Переплёт

— Полегчало?

— Да. Спасибо.

Сняв пальто, Фармер бросает его на стол и становится у печки, прислонившись спиной к стене. Он смотрит на меня, а я — на него. Он улыбается. Опускает голову, чтобы я не заметил, но сомнений быть не может — он улыбается. — Что?

— Ничего.

— Почему ты улыбаешься?

Он поднимает плечо.

— Ничего не могу с собой поделать.

— Ты смеешься надо мной?

Он наклоняется и отпивает большой глоток медовухи. — Не над тобой.

Фармер переводит взгляд на печь. Он оставил открытой заслонку, и огонь отбрасывает на пол красные блики. Языки пламени развеваются, как атласные ленты.

Выдвигаю табурет и сажусь. Теперь, когда я согрелся, я смотрю по сторонам и вижу, что комната очень похожа на мастерскую Эсперанда — муляжи книг, коробки, отрезы ткани. Или на нашу кухню: кастрюли и формы для пирогов, висящие на стенах; стол, оттертый почти до серебристого блеска. Здесь нет ни одной дорогой вещи, но именно поэтому эта комната прекрасна. Здесь нет ничего лишнего; даже разрисованные изразцы на печи там, где и должны быть. Пытаюсь рассмотреть, что на них нарисовано; узор из листьев и зверей. Свет лампы играет на лице Фармера, бросая золотые блики на его ресницы. На его верхней губе маленький шрам.

Он вытягивает руки над самой горячей частью печи и растопыривает пальцы. Затем опускает ладони, почти касаясь металла. Мои ладони начинает покалывать. Он отводит руки, ловит мой взгляд и смеется.

— Ладно. — Фармер допивает остатки медовухи. — Готов? — К чему?

— К встрече со своей книгой, к чему же еще. Ключ у тебя? — Да. — Я выуживаю ключ из кармана. Тот падает на пол. Фармер наклоняется и нащупывает его. Его движения неуклюжи, но он не боится. Подняв ключ, он смотрит на меня, словно ждет чего-то еще.

— Хорошо. Пойдем. — Он подходит, словно хочет помочь мне подняться на ноги. Но я предостерегающе смотрю на него, и он, пожав плечами, отворачивается.

Затем берет лампу, отпирает дверь в конце комнаты и заходит внутрь. За дверью пахнет, как в склепе, но воздух здесь мягкий, почти теплый. Я не вижу стен, но представляю, что те поросли плесенью и пушистым мхом. Торопливо спускаюсь вслед за ним, чтобы не идти по ступеням в темноте.

Внизу царит страшный беспорядок. Вдоль стен громоздятся коробки. Повсюду разбросаны незнакомые инструменты. Фармер ставит лампу, смотрит на меня и напряженно кивает. — Готов?

— Я уже сказал, что готов.

Он раскраснелся. Кровь, прилившая к лицу, в свете лампы проступает на щеках алыми пятнами. На висках поблескивает пот. Он вставляет ключ в замок. Я хватаюсь за край стола. Пульс дергается, как струна.

Щелкает замок, и стена открывается, как дверь на потайных петлях. За стеной — темная комната с пустыми полками вдоль стен. Фармер вздрагивает. Медленно потянувшись, он кладет ключ на стол, но промахивается, и ключ падает на пол. Лязгу металла о каменный пол вторит краткое эхо из тьмы, словно у тайной комнаты есть собственный голос. Комната пуста.

Я поворачиваюсь и иду наверх. Фармер зовет меня по имени, но я не оглядываюсь. Тьма цепляется за щиколотки; я увязаю в ней, как в трясине.

Позади на лестнице слышатся шаги. Фармер останавливается наверху, в дверном проеме. Тишина длится бесконечно.

— Проклятье, проклятье, проклятье! — запыхавшись, произносит он и ударяет кулаком о стену.

Я беру перчатки. От холода те взмокли, словно кожу только что сняли с туши. Рядом с перчатками лежит нож. Длинный, с мое предплечье, со скошенным лезвием. Отблески пламени пляшут на острие.

Я надеваю перчатки и переплетаю пальцы, чтобы швы на костяшках натянулись. Беру шляпу. Наконец поворачиваюсь и смотрю на него.

— Естественно, ни о какой оплате и речи быть не может. Его глаза округляются.

— Что?

Я приглаживаю прядь волос, снова упавшую на лоб, проверяю, не смялась ли лента на тулье, и надеваю шляпу. — Ну что, едем?

— Люциан... — Он делает шаг мне навстречу. — Погоди. Я не знал. Я был уверен, что твоя книга в подвале.

Я пожимаю плечами, твердыми, как камень.

— Должно быть, де Хэвиленд передумал и вернулся сюда. Наверное, он был здесь, когда я болел, забрал все оставшиеся книги и продал.

— Кому?

— Кому угодно. Какому-нибудь коллекционеру. — Фармер раскачивается вперед и назад. Затем пинает ногой стол, и тот сдвигается на несколько дюймов. — Об этом известно лишь одному человеку, — он поднимает голову и смотрит мне в глаза. — А этот человек сейчас, скорее всего, уже мертв.

Фармер не добавляет, что де Хэвиленд мертв по моей вине, но в этом нет необходимости. Я снова вижу переулок, тело на мостовой...

Поправляю шляпу. Не хочу, чтобы он видел мое лицо. — Все, я еду домой. — Перспектива обратной дороги в Каслфорд по холодному мрачному лесу приводит меня в такой ужас, что кости наливаются свинцом. — Задерживаться здесь бессмысленно.

Он отворачивается. Налетает ветер, дребезжа стеклами в оконных рамах.

— Ты идешь?

Фармер молчит. На болотах начинается метель. Нужно отправляться сейчас, немедленно, пока нас не завалило снегом. Послезавтра у меня свадьба. Если я застряну здесь...

— Давай же. Пойдем. — Я жду, пока он шевельнется. Но он стоит неподвижно. Тогда я беру пальто и протягиваю ему. — Мне нужно вернуть лошадей в городскую конюшню.

Он молчит. И пальто не берет. Мое пальто. Я бросаю его на пол.

Oн смотрит на него, но не наклоняется и не поднимает его.

— А что, если мы не вернемся?

— Как это?

Он поворачивается и смотрит на меня.

— Тебе необязательно возвращаться. — В его взгляде скользит что-то, что я не понимаю. — Ты можешь остаться. — Что за ерунду ты несешь?

— Мы могли бы... — Он коротко и беспомощно поводит плечами. — Если бы мы остались здесь...

— Естественно, я должен вернуться домой! — Люциан... — Он протягивает руку.

— Да хватит уже называть меня Люцианом, будь ты проклят!

Я отталкиваю его руку и пытаюсь пройти к двери. Но я неповоротлив и пьян и сильно ударяюсь пораненной рукой о стол. Запястье и пальцы пронзает боль. Вскрикнув, заваливаюсь на верстак, пытаясь отдышаться.

— В чем дело?

— Ни в чем. — Я прижимаю руку к груди. Непрошеные слезы щиплют глаза.

— Люциан, у тебя кровь. Твоя перчатка...

— Я знаю. — Делаю медленный вдох, выдох и снова вдох. — Ты тут ни при чем.

— Прости, я не знал.

— Ерунда.

Фармер тянется и берет меня за запястье. Я весь нагфягаюсь. — Дай взглянуть. Прошу. — Он стоит неподвижно и смотрит на меня. Наконец я киваю. Он осторожно снимает с меня перчатку и все это время держит меня за руку. — Ты сильно поранился. Что случилось?

— Я... — Откашливаюсь и утираю слезы рукавом. — Я разбил стекло. Я пытался... — Замолкаю; Фармер ждет. — Нелл повесилась. Я хотел перерезать веревку.

— Повесилась? Нелл? Девушка, которую я... которую я переплел?

— Да.

Воцаряется молчание. Он встает. Сначала я думаю, что он собирается выйти на улицу, но он идет в угол и берет пустую банку. Затем открывает окно, набирает полную банку снега и ставит ее на печку, чтобы снег растаял. Белые хлопья растворяются в воде. Фармер снимает банку с печи, берет бутылку медовухи другой рукой и закрывает окно локтем. Ставит бащсу на стол, молча окунает губку в воду и смывает кровь с моей ладони. Затем пропитывает губку медовухой. — Будет больно.

Он прав. Но через миг жжение утихает, боль проходит и остается лишь тепло.

Фармер промывает губку. Я сижу, потупившись. — Все хорошо?

Киваю.

— Точно? — Он кладет губку на стол и наклоняется ко мне. Я сжимаюсь в ожидании, что он ко мне прикоснется, но он этого не делает. — Мне очень жаль.

Я качаю головой. За окном вихрится снег. — Я мог бы спасти Нелл, будь я настойчивее. Он переминается с ноги на ногу, но ничего не отвечает. Я делаю резкий вдох.

— Де Хэвиленда убили из-за меня. Потому что я солгал отцу. Я виноват и в его смерти.

Он почти не шевелится.