Страница 50 из 174
По пути к заветной цели Андрей обернулся направо, потом снова устремил взгляд вперед, но запнулся. Он развернулся вокруг оси и замер. На стене снова было то самое слово.
ТО САМОЕ СЛОВО!!!
Андрюша очень, очень возмутился тому, что кто-то из завсегдатаев борделя снова закрасил его жизнеутверждающее слово. Это слово, зычное и громкое, имеющее огромное количество смысла, уместное в борделе и вообще – Василевич гений, что до него додумался, всегда красовалось на стене борделя после ухода Андрея.
МУСЯ.
Да, так и писал на стене Андрей. То, что постоянно закрашивал некто неизвестный. А писал он, собственно...
ГУСЯ.
Но Андрей был художник, в каком-то плане. Правда, рисовал он только на себе. Но и для этого требовалась краска. Нет, Василевич не ходил с косметикой. Он же пришел к проституткам. Очень удобное место для словесной затянувшейся дуэли.
– Клара! Зина! – выкрикнул Андрей.
– О-о-о! Васян! – сказала проститутка Оля.
– Василий пришел! – сказала проститутка Надя. – Девочки, готовьте коготки!
И все повторилось: «Я не Василий, я Андрей», «да, помаду и тушь, я заплачу», «это точно не вы закрасили?».
А потом тоже повторялось в ответ: «Да, да, Васечка, мы помним», «Всю помаду на свою эту «Мусю» извел!». «Нет, что ты, нам нравится твое это «нельзя!»
Помада была почти зеленая. Цвета хаки. Зина и Оля пользовались такой. Надя и Клара предпочитали черную или красную. Обычно – в одно время. Половину рта черным, половину, красным. Боже ты мой…
И Василевич снова вывел на стене «Муся». С большой буквы, Муся была уважаемой. Рядом, кстати, была еще одна надпись: «Век живи – век учись». Еще один шедевр мысли от неизвестного противника Андрея. Василевич фыркнул, сдунул непослушный прилипший локон со щеки и написал рядом, помадой: «Делу время, потехе час». А «Век живи – век учись» зачеркнул, как зачеркнет своей неизменной коричневой краской неизвестный супостат надпись Андрея.
Рядом были менее броские, уже чуть стершиеся от времени надписи, архив противостояния:
Помадой: «Копейка рубль бережёт» зачеркнуто коричневой кистью. Написано наверху: «Все новое – это хорошо забытое старое». Эта надпись, в свою очередь, была тоже зачеркнута помадой и рядом зеленело: «Движение – это жизнь». Эта надпись тоже познала коричневую краску и её хозяин написал: «Повторенье – мать ученья». А ниже уже помада: «Своя рубаха ближе к телу». А ниже, коричневым: «Тише едешь – дальше будешь». А еще ниже, зеленой помадой – «Бери от жизни все!».
С этой надписи все началось. А потом её, аккуратно выведенную пьяным в смерть Андреем, который вылезал из комнаты с тремя цыпами-курочками-кралями, что бы сходить в туалет, но до туалета не дошел и сделал все сразу в коридоре. В трусах у Василевича была помада, туда положили её девочки, написавшие на члене Андрея слово «котенок». Это одна написала «котенок», другая же наплевала на член, вытерла губами и написала «лисенок». А третья вообще слизала помаду и потом написала «енотик». Василевич под влиянием всего этого и отправился в туалет, заодно и в ванную, отмыться. Ну и написал такое. Так бы оно и осталось, но зачеркнула ведь чья-то проклятая сепия, и написала следующую фразу! Так и понеслась душа в рай, а сепия и помада – закружились в ужасном противостоянии.
Черно-белая камера показывает на зеленоватом экране, который иногда идет рябью:
Высокий худой парень с длинными волосами окунается в нежность двух путан, стремительно раздевающих себя и его. Мелькает несколько рыжих купюр, их сразу прячут, мелькает половой член и озорные взгляды проституток.
Конец съемки.
Черно-белая камера показывает на синеватом экране горбоватого парня, который заходит в дверь, над которой – вывеска в форме лосося. Там еще рядом много мелких табличек о том, что можно, что нельзя. Самая большая надпись: «Трактир».
Конец съемки.
Написано, трактир, а Олежа шел в бордель. Хотя одно другому не мешает. Даже наоборот.
После такого стресса просто невозможно не нажраться. Перед Олегом понеслись яства, выпивка, яства, выпивка. Перед голубым Лососевым понеслись деньги Корешкова. А потом Олег понесся в туалет, голубой Лососев – за ним. Вспомнил, что не положил туда бумагу для подтирки. Олег был уже голый, заорал на Лососева, тот превратившийся в рака, стоял за дверью и объяснял Корешкову причину его вторжения. Олежа ничего не слушал, и взорвался, когда обнаружил отсутствие бумаги. Корешков открыл дверь с бешеным ревом и проклятиями в сторону Лососева. Сразу же заткнулся, обнаружив у себя в протянутой руке рулончик заветной бумаги. Олег успокоился, Лососев снова превратился из рака в рыбу и отошел.