Это игра

– Смерд, подползи к нам. – Сказал Борис Нефедов. Жена ласково называла его «Борка». Так звали одного хряка на её ферме.

Олег подполз. Правда, не понятно, к кому именно должен был подползти Олег, ибо они все сидели в разных частях комнаты. Олег думал все, как бы это обыграть. И додумался. Он, что бы не разозлить Вожеватого, подполз к нему, а потом тихо сказал:

– Я выбираю ползанье от одного к другому. – Олег тут же пополз к Токарскоиму, но Вожеватый, Николай Николаевич, положил на широченную спину Олега ноги. Олег замер. Остановился. Хотел расплакаться ,но все уже выплакал.

– Нет. Это скучно. А ты должен отработать по полной! По полной, ты понял?!

Олежа как стоял так и остался стоять.

– Сейчас принесут то, что нельзя называть. – сказал отец Игнатий.

– И мы займемся тем, что мы никогда не делали,

– Не делаем,

– И не будем делать. – сказали по очереди Нефедов, Чално, Токарский.

– И этого как бы и нет. – подсобил Берлименко. – Значит, почему бы и не да.

Вот это Корешков уже не мог просто так слушать. Он почему то подумал, что ему можно отползти и почему-то отполз к черной простыне. А вот за нею и началось.

Олежа с чего-то взял, что за ней кто-то есть. Он абсолютно точно сличал за черной тканью звуки. Как будто-бы кто-то стучал по чему-то. Этих «кого-то» было много.

– Что ты знаешь о вечности? – прозвучал голос. Олежа минуту сидел так же, как и сидел – откровенно говоря, он так пытался всмотреться через черную плоть простыни, что же там постук-тук-тукивает, что не понял, что это к нему обращаются. Да и где Олежа, и где вечность? Ну и, в третьих, кто же когда-то задавал Олегу такие умные вопросы? Понятно, что он не знает, что такое вечность. Для него всё в одной секунде, посему его бы и назвать счастливым, если бы другие дебилом так часто не называли. В прочем, Олег видел и тех, кто, наверное, знал что такое вечность, и они все равно были в глазах толпы дебилами. Видимо, не зависит знание о вечности от ярлыка «дебил».

– Что ты знаешь о вечности, Олежа? – сказал Голос. Вот теперь то Корешков с ужасом и повернулся то. Голос точно был из кабинета мэра, но не принадлежал никому из ГМГ. Так Олежа бы и сидел с открытым ртом и выпученными глазами на полу, если бы в следующую секунду до него снова не дошла фраза:

– Что ты знаешь о вечности?!! – и вот теперь Олежа понял, что это за голос, ибо сказали эту фразу все вместе ГМГ, заодно, сообща, единым, так сказать, фронтом. Посему и голос вышел другим, как всегда бывает, когда части не идентичны целому, а, очень даже от него отличаются.

Олежа обосрался. Разумеется, в переносном смысле. Это произошло из-за того, что теперь внимание ГМГ, ранее рассеянное так или иначе, полностью было устремлено к нему. При этом ему еще и надо было ответить, да еще и на такой каверзный вопрос.

В кабинете мэра раздался писк сдавленного горла, который Олежа попытался выставить за ответ.

– Громче! – крикнул Берлименко.

Писк.

– Громче! – крикнул Мэр и Чално.

Писк, чуть громче.

– Громче! – крикнули мэр, судовладелец и нефедов.

Это был уже шорох, в нем даже чуть-чуть, еле-еле просматривалось «не знаю».

– Громче! – крикнули мэр, судовладелец, банкир и Токарский.

Олежа прошептал «не знаю».

– Громче!!! – крикнули мэр, судовладелец, банкир, аптекарь и Вожеватый.

– Не знаю…

– Громче!!!!! – крикнули мэр, судовладелец, банкир, аптекарь, владелец завода и отец Игнатий.

– Не знаю, мл*дь!!! – Заорал Олежа, вскочил и бросился, как оголтелый, на черную простыню. Она не поддалась. ГМГ захлопали и засмеялись, им понравился сей балаган. Улюлюканье такой сытой и крутой толпы взбодрило Олега. Его пластическая сторона личности диктовала следующую стратегию: раз не удасться вырваться из рабского положения, то хоть нужно стать шутом, а не говночерпием.

В следующую секунду Олегу стало наплевать на шутов, говночерпиев, ГМГ, пластические части своей личности, на все! За черной простыней был огромный зал, освещенный прожекторами. Лучи прожектора застыли под одним и тем же углом, пересекались и образовывали светящееся скопление пыли и дымки над потолком. Так что в зале было и темно, и светло одлновременно. А еще там было очень много обезьян, стульев, столов, пишущих машинок, бананов. Все это смешивалось, дополненное прожекторами, в цветное кружение из бананов, макак, летящих во все стороны бумаг, мельтешение лап.

.

.

.

Нет, это сниться. Этого не может быть.

Это все…

Так не реально…

Это же…