Страница 2 из 175
Около ста вёрст прошли разом, лошади брели то по неглубокому снегу, то проваливаясь до стремян. Казачьи сотни вышли к оврагу, за которым виднелась железная дорога. Спешились. Неторопливо досуха вытирали помокревших лошадей, гутарили в ожидании высланного дозора.
Самое оно! ‒ решил есаул Ерофеев, выбирая место для лёжки недалече от передового секрета. Отсюда было удобно наблюдать железную дорогу и подступы к ней. Верный конь Воронок был уложен в ложбине саженях в двадцати пяти позади. Воронок – конь боевой, казачий, ко всему привычный, да характером смирный. Славно по Туретчине с есаулом погулял, а сейчас вот лежит смирно на разосланной попоне, может даже счастливый лошадиный сон смотрит. Но стоит только свистануть определённым образом и он тут же бросится к хозяину. За спиной есаула находилось две сотни казаков, схоронившихся так, как только казак и умеет растворяться в открытой, казалось бы, степи. Позади долгие изматывающие дни рейда по тылам красных. Рейда по казачьим станицам, в которых комиссары проводили расказачивание, следуя директиве товарища Янкеля Свердлова. Ох, насмотрелись браты-казаки на это расказачивание; что ни станица, то картина одна: молодым ребятам по пуле, кто постарше шашками зарублены, а старики перебиты с какой-то непонятной особой ненавистью, а ведь многие старики и отпора-то дать не могли. И в костры их бросали живьём, и в огородах закапывали живыми ещё. Бабы одни и остались, да некоторые девки после красных грех на душу брали – с жизнью счёты сводили, не зная как поругание сносить. Бабий вой в станицах и пустые амбары. Три дня сотни рыскали, ища красных, три дня погонял казаков станичный походный атаман войсковой старшина Прокудин, чтоб не ушли изверги безнаказанно. Да только казаков и подгонять не надобно было, все как один жаждали посчитаться с бандитами, не пожалевших стариков и раненых, девок попортивших, да детишек на голод обрёкших. Всё ведь, сволочи, вымели, ни зёрнышка не оставили. Нагнали их станичники и подловили у тракта, с трёх сторон зажав. Всех там и постреляли, порубали. А скарб награбленный, да запасы «экспроприированные» (вот словечко-то гадостное!) обратно в станицы свезли.
Опосля били в хвост и в гриву другие банды, никому пощады не давая. Много их развелось в степях старого дедушки Яика, многие здесь и сгинут. Поредели сотни, но и красных много побили, особенно тех, кто по-русски еле мэкал. Одного такого в плен взятого венгерца Прокудин сам допрашивал, тот оказался упёртым и попервой делал вид, что по-русски мало понимает. Но у Прокудина и не такие раскалывались. После калёного железа пленный выдал всё, что только знал. Выяснилось, за казаками на охоту вышел отряд ЧОН, сабель в шестьсот и с пулемётами. Времени войсковой старшина терять не стал, всех тот час же поднял и от тракта увёл в степь. А ворог тот после допроса жил недолго, когда вниз головой вешают, долго не живут.
По пути наткнулись на обоз красных. Обоз расстреляли из засады, ну а кто жив остался да руки поднял, тех пощадили. Вспоминая тот бой, Ерофеев досадливо скрипнул зубами. Прокудина тяжело в ногу ранило, много крови атаман потерял. Его на телегу к другим раненым поместили. Пленные оказались городскими мужиками, все сплошь комиссарами заагитированы, но хлебнули уже кровушки и власти большевицкой, вот и в бою на рожон не лезли. Опросил их атаман, да и отпустил с миром. А после новый наказ казакам отдал. И ушли сотни догонять отряд красной конницы, что тоже с обозом шёл. Но огнеприпасы, да два пулемёта с двумя пушками с захваченного обоза взяли. Пулемётов было восемь – шесть льюисов и два гочкиса ‒ старые, образца 1900 года с раздолбаными треногами. Такие пулемёты к красным только в виде трофеев попасть могли. Помощь союзников, чтоб им пусто было! На тебе Боже, что мне негоже. У всех льюисов кожухи пулями пробиты, где их в степи поменяешь? У убитого командира есаул приметил сигнальную ракету и забрал её. А про себя подивился, ракет он с марта семнадцатого не видывал. Остальное ‒ что в обозе осталось, из строя вывели.
Отряд красных нагнали под вечер. Краском у них оказался бедовый, людей спешил да оборону подготовил. Прокудин к тому времени совсем уж плох стал, по всему видно было, отходил он уже. Да и сам атаман понимал это. И потому последний наказ дал: уничтожить красный обоз и воротиться домой. Сказал ‒ и отошла душа его.
Собрались казаки, шумят, спорят. Кто последнюю волю атамана выполнять хочет, а кто и домой уйти убеждает. Раненых-то надо уводить, да и пушки в станицах сейчас в большой цене.
И тогда есаул Ерофеев руку поднял. После смерти Прокудина его атаманом избрали как по званию старшего и по возрасту. Замолчали казаки и есаул молчал, всем в глаза глядя. И сказал, что быть ему грешным, на себя возьмёт перед Богом вину за нарушение воли атамана. Приутихли казаки, призадумались. «Али раненых нет? ‒ спросил есаул, ‒ али за спиной ЧОНовцы не идуть? А-ну айда в станицы, ребята!» И повёл сотни кратчайшим путём домой.
В бинокль железная дорога была как на ладони, Ерофеев долго смотрел, не появится ли ещё одна дрезина. Появилась! Это уже верный признак приближения поезда. Двое красноармейцев за рычагами, двое с винтовками по сторонам смотрят. Проскочили по дороге и скрылись на восход. Ну что же, решил есаул, устроим «товарищам» пламенную встречу. Жаль только пушки бросать придётся, патронов(3) к ним мало, а без них толку от артиллерии ‒ никакой, так чего ж тогда тащить их? Сотник Терёхин, ясное дело, обижаться станет, потом по-соседски всё выскажет! Он артиллерист божьим промыслом, с Германского фронта с двумя Егориями вернулся.
По знаку есаула через дорогу пошли подводы с ранеными. Теперь бы только успеть им до вон той изложины дойти, до которой верно верста будет. Успели. И даже с запасом ‒ ждать эшелона пришлось часа три. Кабы не бурки, злой степной ветер всех бы пронял.