Время Обречённых

ЧАСТЬ I

РОССИЯ БЕЛАЯ

Кадеты Каппелевцы

Там — под бурю набатного звона,

В снеговые сибирские дали

Они мчались в горящих вагонах,

На разбитых площадках стояли.

Они пели, безумные, пели —

Обреченные в жертву Вандалу.

На их черных кадетских шинелях

Еще свежая кровь не застыла!

Красный флаг наступал отовсюду,

Русь металась подстреленной птицей ...

Никогда, никогда не забуду

Эти русские, детские лица.

        * * *

Как звезды были их глаза

Простые, русские кадеты;

Их здесь никто не описал

И не воспел в стихах поэта.

Те дети были наш оплот.

И Русь поклонится их гробу;

Они все там до одного

Погибли в снеговых сугробах...

Н. Снесарева-Козакова

Февраль 1919 г. Уральская область.

Ветер гнал по улицам удушливый чёрный дым. Жирная копоть стлалась по снежному насту и забелённым крышам. Горели два дома у околицы, из них по вступившим в станицу и начавшим грабить красноармейцам долго стреляли казачьи винтовки и берданки. Упрямцев-станичников заткнули пулемётами, а дома подожгли. Где-то во дворах дважды стеганул наган; охрипший от злого лая пёс жалобно заскулил и заткнулся. Громко причитала старуха, часто срываясь на вой, склонившись над мужниным телом. Добротные оконницы во многих домах были выбиты вместе со ставнями; двери ‒ нараспашку, изнутри изредка слышались чьи-то рыдания.

Дымящийся паром командир отряда товарищ Шоркин часто вытирал вспотевший лоб рукавом тулупа и ходил взад-вперёд вдоль нагруженных экспроприированным продовольствием телег. За подводами переминали ногами забранные казачьи лошади, ладные двухвершковые(1) скакуны. Движения Шоркина были отрывисты, вышагивал он длинными шагами, словно торопился поскорей завершить порученное дело. Когда к колодцу у майдана подвели последних взятых во дворах казаков, он резко взмахнул рукой, указав на плетень. Там под охранной бойцов жались в кучку с три дюжины полуодетых, мёрзнувших на морозе станичников. Большинство ‒ старики преклонного возраста, но были и молодые, лет по пятнадцать-семнадцать, их около десятка.

— Живей к остальным их! — прикрикнул Шоркин, оглядывая троих приведённых, одетых лишь в штаны с лампасами и белые исподние рубахи. Их привели босыми прямо по снегу, взяли с чердаков, куда их попрятали жёны. По всему было видно, заматерелые враги: у одного рука болтается, у двоих рожи при ходьбе от боли кривятся. Понятное дело, раненые дутовцы(2). После ранений выхаживались.

Шоркин сплюнул и прошёлся ненавидящим взглядом по сжавшейся толпе замерзающих станичников.

— Что, контра? — подошёл он к стоявшим на краю раненым. — Добегались? Вот он! Пришёл ваш час! За всё ответите, за всё!

— Ничо… — зыркнул на него исподлобья раненый с начинающим наливаться под глазом синяком. — И ты ответишь. За кажду кровину… Ужо, сволочь, и твоё время прийдёть…

— Ах ты!.. — Шоркина затрясло. В памяти как живые предстали отец и младший брат. Брата он своими руками похоронил после расправы над крестьянами, что учинили войска в пятом году, когда доведённые голодом до осатанения селяне ринулись громить барское поместье. У отца, выборного головы сельской ячейки Всероссийского Крестьянского Союза, не было даже могилы. В седьмом году его зарубили при облаве казаки и зарыли где-то словно бездомного пса… И вот теперь, после отповеди этой контры, на глаза Шоркина нашла багровая пелена, голос его сорвался в визг, извергая матершину и нечленораздельные звуки. Рука схватилась за рукоять шашки. Взмах…

Лезвие рассекло казаку лоб, попав прямо по завитой соломенной чубине, обрызгав рядом стоявших и самого Шоркина чёрной кровью. Второй удар попал по ключице, проломив её с громким хрустом.

Соседнего раненого он зарубил отмахом, тот кинулся на него из-за спины падающего убитого. Скучившиеся казаки рванулись в стороны; кто полез через плетень, кто попёр на конвоиров. Не мешкая защёлкали трёхлинейки, часто застреляли наганы. Казаки падали с простреленными головами, одному из стариков с лопатообразной бородой пуля попала в живот и он вывернулся, да засучил ногами по снегу. Казачонку пуля пробила шею, он не умер мгновенно, рухнул на колени и, широко открыв глаза, пытался зажать фонтанирующую кровь. Замахали драгунские шашки, рубя руки, головы и рёбра. Последний раз стрельнул наган, добив столетнего деда с распоротым животом, рыдавшего как девка. За две минуты все были кончены.

— По коням! — скомандовал Шоркин, вытирая шашку о мешок с мукой на стоявшей рядом телеге.