Страница 51 из 56
Пётр начал ощущать себя лишь спустя остаток ночи и понемногу приходить в себя. Над ним склонилось усталое помятое смутно знакомое лицо:
– Вы пробудились? Ну и слава Богу. Завтрак готов.
– Кто Вы? Где я? Ах, простите, вспомнил Ваше лицо, – Петя сделал резкое движение и застонал от боли в отекшем плече.
– О, Господи, бедняжка! Что они с Вами сделали! – певичка приложила к ноющему месту компресс, – Не пойду к этому извергу петь для него нынче! Бастую! Сейчас подкрепитесь, а потом Вам нужен по-прежнему полный покой.
– Вы знаете, мне необходимо срочно бежать в почтовое отделение, это жизненно важно! – вдруг собрался с мыслями Петя: «Черешневский!» – стучало в его мозгу – «Звонить Глебу, чтобы он обратился в нижегородскую полицию и ловить!»
– Какой вздор, да Вы сильно ранены, Вам никуда нельзя отлучаться! Да и кто Вас пустит в здание почтамта в таком виде с посинелым лицом упившегося бродяги?
Последний довод подействовал и Пётр уже начал просить её срочно послать телеграмму, которую набросает здесь, а деньги он ей на то даст. С трудом уломав упрямую девицу, Петя выудил у неё твёрдое обещание срочно послать телеграмму брату на домашний адрес. Шансонетка сделала это, несмотря на внутренний протест, уверенная в том, что «у очаровательного мальчика явный горячечный бред: как может студентик одетый в потертую форму быть полицейским?». Когда его спасительница удалилась, закутавшись в затёртую некогда богатую шубку, Петя огляделся по сторонам, насколько ему позволяла подвижность отекших от ударов членов. Голова не переставала трещать от лёгкого сотрясения, а на лице подсыхали корки от ссадин, которые были бережно смочены хозяйкой компрессом из подорожника. Он отметил бедность и неухоженность жилища. Очевидно, что она жила одна, приходила очень поздно домой и никогда не открывала занавесок на окнах, так как было уже темно. Немногочисленная утварь поросла пылью, поверх были набросаны её шмотки, в том числе лежали неприкрытыми и застиранные причиндалы нижнего белья. На столе лежала какая-то раскрытая книга, но дотянуться до неё Пётр не мог. «А девочка ничего себе, смазливая… Да только от слишком многих она это уже слышала и сколькими была обласкана… А душа у неё добрая. Извозчика за полночь нашла и заплатила, чтобы незнакомца к себе довезти, который лишь трёшницу отслюнявил тогда и явно не купеческого сословия к тому же. Возможно, что ещё и рискует навлечь на себя гнев своего хозяина… Ох, попадись он мне на пустынной улице! А видно не все те купюры, на девичьей груди припрятанные, самим певичкам достаются…» С такими мыслями он опять забылся тяжёлым беспокойным сном, не обратив внимания на скромный холодный завтрак, поставленный на табурет у кровати.
Раны на молодом могучем теле заживали стремительно и через несколько дней Петя словно ничего и не случилось слонялся по бескрайним ярмарочным рядам, радуясь почти весеннему солнышку и веселью ярмарочного шума. С солнечной стороны снег на крышах уже подтаивал, а то и вовсе сходил, обнажая крашенные зелёной краской кровли с железным кружевом на трубах. Чего только на ярмарке не было: Арихиерейское198, Ренское, вина из Грузии и Бессарабии, водки белые, да померанцевые, анисовые, мятные, сахарные, да рябиновые, табаки Феодосии, а рядом – сахарные головы, патока, разварные груши с рисом, меда, жамки-медовые пряники, пирожки ягодные и пресные творожные – тоболки с ватрушками, валушками, маковым маслом, галушками, оладьи с сотовым мёдом, левашники, пастилка ржевская, пшенники с молоком, пряженцы кислые подовые на ореховом масле, а также пироги долгие с тельным из щуки и подовые с молоками да с визигой и вислые с сёмгой и гречкой, тут же красовалась и аршинные кулебяки с пшеном и грибами, караси и лещи с грибной начинкой, каравай с груздями – ажник слюнки текли! «Товарец знатный, на вид опрятный! Налетай, народ!» – надрывался белобрысый малый. «Белужья тёшка с квасом сыченым и капустой! Провесная белорыбица! Стерлядка жирная разварная с хреном! Налимьи печёнки! Севрюжка паровая! Нельма с солёным огурчиком! Налетай, народ! Нынче дёшево отдам!» – надрывался по-соседству дебелый мясистый малый. Дальше шли ряды с убоиной. «Пирожки с ливером, кашей, мясом! Мозги жаренные!» – подвывал гугнивый мужик. Имелось что угодно вплоть до котлет из пулярд с трюфелями! За ними – ряды с вологодскими кружевами и камчаткой, а чуть поодаль – дёготь и пенька, смола и сбруя конская, свечи ослопные199, трубочный жуковский табак, графлёная бумага. Последующие ряды занимали торговцы ярославским текстилем, над которыми царил въедливо-пресный мадаполамовый дух. Пред взором покупателя искусно разворачивались штуки синевато-белого простынного материала без единой складочки и изъяна, либо ситец любых расцветок и узоров. Поражало богатство и пуговичного товара, подобранного по цвету к материалам, катушек с нитками, мотков с кружевами на разноцветных картонных подкладках, кнопки, крючочки:
– Полотнишко на подбор – коленкор, левантин, шотландка! – окая, выкрикивал чистоплотный малый с напомаженным прямым рядом волос, едва прикрытых картузом, – с Алафузовской мануфактуры прямиком! Иного не держим-с!
Несколько «туго набитых» извозчиков в меховых шапках с квадратным суконным верхом и синих армяках до пят, каковых уже не остаётся в столице, сновали в начале торговых рядов и шумно галдели. Из канатного лабаза крепко пахнуло исправной пенькой.
– Тьфу на вас, охальники! – рявкнул один из них, наиболее голосистый, отвернувшись.
Поодаль начинались ряды с товаром из Средней Азии, Афганистана и даже Китая. Особняком сидели мусульмане в халатах и трапезничали. Человек в чалме крошил в деревянную кружку-тарелку мясо и рыбу, его сосед перемешивал в котле бараний бок с кашей. Степенный старик с тюрбаном резал укруху хлеба, прижав её к своему халату. К Пете подошёл русский старичок в лычнЫх сапожках и начал навязывать ему покупку добротной увесистой козьмодемьянки200. С трудом отвязался – «Тут жрать-то уж не на что. А так, сломал бы я твою козьмодемьянку о хребет владельца того шантана с удовольствием». Веснушчатый кучерявый молодец тут же попытался «отдать за бесценок» лубок времён Крымской кампании с аккуратно выведенным названием: «мужики Долбило и Гвоздило побивающие французов». «Лампасея! Лампасея!» – оглушила в самое ухо торговка монпансье – «Тьфу ты дура!». Солнце спряталось за облако, и всё та же мысль вновь перестала давать Петру спокойно наслаждаться ярмаркой: «Как бы узнать, сработала ли телеграмма? Делает ли уже полиция Нижнего что-то для поимки? А тот ли это тип? Да уж больно всё сходится… Всё это так и помочь я не смогу, но что делать дальше? Денег не остаётся, надо куда-то подаваться. Смогу ли купцов раскрутить ещё вопрос… Наконец, надо бы не обидеть Тоню – спасительницу мою. Приютила, откормила… Как отблагодарить душу добрую? Она, похоже, хочет любви, а способен ли я на это? Да пока ещё ни разу серьёзных чувств не испытывал, одну похоть, когда с Ермилкой и одним студентом в доме терпимости побывал… Хоть во храм иди, да Бога моли. Боря уверяет, что и вовсе бросать это дело надо, что Бога нет… Когда Дарвина с философами-позитивистами читаешь, тоже так думаешь. А душа тянется пока ещё к молитве…» Ноги сами донесли Охотина Четвёртого ко Спасскому собору. После страстной молитвы душа Петра как бы очистилась и настроение поднялось: «Нет, надо жизнь менять. Учёбу брошу, не моё это дело – науки, Митька ими займётся, а вот найти себе занятие достойное следует. Побродяжничал, да будет». В тот вечер после молитвы в церкви он даже не смог пойти на поводу у Антонины, явно уже готовой согрешить с ним в тёплой полутёмной комнате. Ещё через день, когда Петя твёрдо решил, что покинет Нижний, так как ничего путного таким путём он не добьётся и корабль не построит, когда он принёс в тесное жилище Тони снеди, на последние гроши купленной, отменно накормил её за всё хорошее, дошло и до постели. Податлива она была, всё твердила с некоторым надрывом: «Милый! Милый!». Всё это несмотря на то, что до того поведала о том, как осталась сиротой, что несколько лет тошноту от мужеска пола испытывает до сих пор. Сам владелец шантана лишил её девственности, что было обязательным условием приёма на работу. Когда кареокая с завитыми кудряшками, тоненькая, лёгкая как былинка Тонечка уже сладко задремала на его груди, Петра вновь стали одолевать противоречивые мысли. Он решил, что первым делом набьёт морду грязному владельцу за неё и за себя, а потом убежит на юг, где заработает
198
Архиерейское – шипучее вино из астраханского и кизлярского чихирЯ, растения из которого делали «иностранные» вина в Ярославле и Кашине.
199
Убоина – говядина. Камчатка – льняная узорчатая ткань. Свеча величной с ослОп – дубину, стяг.
200
ЛычнЫе сапоги – расхожие в народе, шьются в Кимрах на Волге, смазываются маслом и дёгтем. Козьмодемьянка – можжевеловая палка, производимая возле города Козьмодемьянска.