Страница 3 из 46
В тот вечер всё вышло спонтанно, скомкано, не было возможности даже толком подготовиться. Благо, всё нужное каким-то чудом оказалось под рукой, иначе он бы упустил её. А выдался бы ли ему когда-то второй шанс, кто его знает.
Он представлял себе всё это по-другому, но, привычный к тому, что все его желания далеки от того, что преподнесёт реальность, смирился с волей случая.
В другое время он бы ещё долго злился, что клиент попросил привезти заказ в ночь полночную, где это видано, двенадцатый час на дворе. Он нудно упрашивал, дескать, «ну никак раньше одиннадцати не могу, я вас очень прошу», пообещал щедрые «чаевые» (или как там это у курьеров называется?) и слово сдержал. Оставалась дорога домой.
Белый фургончик, вездесущая шкодовка*, что так и снуют по Праге, медленно ехала около вышеградской стены. Барочные Таборские ворота, подсвеченные желтушным фонарём, были похожи на открытый рот жадного гиганта, жаждущего поглотить всякого, кто посмеет попытаться проникнуть в главное пристанище пражских призраков. В Вышеграде одних Белых пани насчитывают почти десяток, а огненных псов и давно почивших французских солдат не перечесть.
Поговаривают, что у Вышеградских стен в лунные ночи появляется призрачная карета, в которую запряжены безглавые кони, а чёрный монах сторожит клад, замурованный в древних стенах самой княгиней Либуше. Много, много болтают о призраках Вышеграда: тут вам и белая роза, которая погубит любого, кто к ней прикоснётся, и живые кости, что по ночам вылезают из деревянного колодца возле базилики, и огненный человек… Даже если посмотреть на эту призрачную вакханалию скептически настроенным взглядом, закрадывается мысль: всю пражскую богему в течение трёх веков хоронили у самых стен вышеградской базилики, усыпальница Славин* стала последним приютом самых славных. Но не могли же славные и видные просто так уйти в небытие, не мог гений Альфонса Мухи остаться навеки спрятанным за простой мраморной доской… Наверняка выходит лунными ночами полюбоваться мраморными скульптурами Славина, провести прозрачной рукой по алебастровому лицу кроткой девушки с букетом роз, посидеть у ног молящегося Христа. Не может не трогать музыка вышеградской ночи Бедржиха Сметану, не в силах он, даже после смерти, противостоять слаженному пению ветра в кронах деревьев, шороху листвы, что носится по вытоптанным туристами кладбищенским дорожкам. Он должен внимать ей, наслаждаться каждым звуком, ведь, устав за последнее столетие от гула толпы, что каждый день наводняет некрополь, чистая музыка ночи должна служить бальзамом для бессмертной души.
Но Матей не верил в призраков. Если бы они действительно существовали, то обязательно нанесли бы ему визит.
Одинокая хрупкая фигурка, выплывающая из глотки великана, была вполне материальной и не походила ни на Белую пани, ни на огненного пса. Она? Или не она? Да в темноте и не разберёшь.
Расслаблена, не торопится, скользит равнодушным взглядом по булыжникам под ногами. Почему здесь? Как она вообще оказалась ночью на Вышеградском холме, да ещё и одна, без своей громкой, вездесущей подружки, яркой, как бабочка, и такой же бестолковой?
Если бы он верил в бога, решил бы, что его направляют высшие силы. Дают ему знак, что не всё ещё потеряно, о нём помнят и его ведут.
Нельзя терять ни секунды. Матей нашарил в бардачке карту Праги, нащупал на соседнем сидении бейсболку и надвинул её поглубже на лоб, правда, в полночь она выполняла разве что маскировочную функцию (впрочем, совершенно ненужную в такой темноте), и притормозил около невысокой девушки со стильной стрижкой. Он открыл окно и, остановив машину, спросил:
- Простите, не могли бы вы помочь мне найти Рыбарскую улицу?
Он постарался говорить слегка изменённым, вежливым голосом на полтона-тон выше его собственного. Ему казалось, что высокий мужской голос, в отличие от хриплого и низкого, вызывает больше доверия.
Девушка смотрела настороженно, но, заметив, что мужчина не собирается выходить из фургона, потянулась к карте. Хватило лёгкого разряда электрошокера, чтобы ноги девушки подкосились, и она осела на брусчатку. Матей быстро вышел из машины, огляделся (вокруг царило абсолютное безмолвие, ни души) и, открыв задние дверцы фургона, подволок к ним бездыханное тело девушки. Достав из заднего кармана джинсов латексную перчатку, парень бесцеремонно обшарил карманы жертвы и нашёл телефон, нащупал за правой дверцей фургона молоток и плотный пакет. Через пару мгновений средство связи представляло собой груду стекла и металла, которая жалобно бренчала в полиэтиленовой ловушке.
Бросать телефон у Таборских ворот не стоило: полиция поймёт, что его оставили именно там, где похитили девушку. Да, конечно, она уже попала на камеры в метро или трамвае, полиция начнёт копать именно от Вышеграда. Но Вышеград – большой район, так что не стоит помогать полиции и сужать круг их поиска. Если они узнают, что девушка пропала именно у Таборских ворот, то на него быстро выйдут, не так уж много автомобилей проезжало тут около полуночи.
Устроив тело девушки там, где десять минут назад лежал сноуборд, полученный рассыпавшимся в благодарностях припозднившимся заказчиком, Матей завёл фургон и тронулся домой.
Дом ему достался от бабушки. Именно она, и никто другой, так хотела, чтобы Матей стал музыкантом. Старинный граммофон, раструб которого был похож на цветок лилового вьюнка, что обвивал окна первого этажа, по утрам всегда щедро источал фуги Баха и клавирные сонаты Скарлатти. Бабушка трепетно любила музыку, буквально не могла и дня прожить без неё. Пусть граммофон редко играл на полную громкость, чаще просто задавал тон всем домашним делам, как в некоторых домах эту функция выполняет телевизор, но он включался каждый день.
Звуки вились в утреннем свете, подобно дыму, вырисовывая в лучах загадочные фигуры, а бабушка, сидя в старом, вытертом кресле, с узорчатой шалью на плечах, наблюдала за их танцем. Коричневое платье с бежевым или белым воротничком, высокий пучок на голове, руки в старческой «гречке». Она была похожа на свой дом.