Лепестки

– Убью! – кричал кто-то издалека. Голос разносился гулко, растворялся, словно петлял где-то закоулками, дробился и истаивал, так и не найдя дорогу к Сашке. Пахло хлоркой, спиртом и чем-то еще, белым и врачебным.

– Выйдите немедленно, – проговорил кто-то рядом бесцветным строгим голосом. – Сейчас вы от него все равно ничего не получите. Раньше думать было надо, когда… допрашивали. Рвения поменьше проявлять. Служебного.

Холодная рука легла ему на лоб. Сашка вздрогнул, попробовал открыть глаза, почувствовал, как, не желая подчиняться ему, сами собой дернулись ноги.

– Тш-ш.

– Выйдите, пожалуйста, – произнес в отдалении другой голос, мягкий, светло-розовый, как яблоневый цвет.

– Вы не понимаете, что времени нет. Он куда-то перевез девочку. У тебя, дура, своих детей, верно, еще нет? Ты маньяка защищаешь. Неизвестно, что он с ней сделал. Он отца родного едва не убил, запер в лесу от голода подыхать, избивал несколько дней, то его, то девочку. Его отец показания дает сейчас, только он не знает ничего про девчонку. Может, она умирает где-нибудь, а ты тут с ним нянькаешься. Пусти! 

Прохладная рука исчезла. Видимо, та, что стояла рядом, ушла, присоединилась к далекому разговору. Бесцветный голос заговорил тише и Сашка сквозь шум в ушах не сумел ничего расслышать. 

Допросить его медики так и не разрешили. Все стихло. Рядом прошумела чистым крахмальным звуком одежда, щелкнула кнопка чайника. Через какое-то время тот засипел, забулькал, с оглушительным в тишине щелчком затих.

Звякнули ложечки в чашках. Вдалеке хлопнула дверь, прошептали по полу быстрые шаги.

– Надо же, а какой красивый парень, – проговорил шепотом мелодичный яблоневый голос. – Все-таки не верится, что он.

– Они всегда такие, – на одной равнодушной ноте прошелестел бесцветный, двигаясь вокруг кровати Сашки. – Садисты, убийцы. Они в доверие втираются, а потом мучают. Только пока он в таком состоянии, я им к нему и приблизиться не дам, если хотят девочку найти. Толку-то сейчас трясти. Травмы такие. Мозгов ведь нет кое у кого, Настюш. Признание выбивают. Человек не ковер. Хотели морально сломать – сломали физически. А мне собирай.

– Что говорят-то? Отца нашли? Правда что ли, показания дает.

Невидимой Настюше хотелось деталей.

– От любопытства, Настя, кошка сдохла.

– А из упрямства воскресла, – тихо рассмеялась невидимая Настя.

Кошка. Слово упало в мысли, словно камешек в пруд. Вызвало новую волну боли, которую Сашка и не знал даже, как описать. Будто слово, попавшее в кровь, рвануло сразу и к сердцу, и к мозгу. Вспомнилось, как он договаривался с соседкой, что та последит за кошкой. Хотелось оставить Судьбу Лизе, да только Ситников наверняка устроил бы Марине очередной скандал.

– Какие показания? Ерунда одна и делирий алкогольный. Вроде и не старый мужик, а как опустился. Он что угодно скажет, лишь бы налили. Только и твердит: «Начальник, мне бы поправиться». Я его осмотрела. Если хоть кого-то интересует мое мнение, я бы сказала, что не пытали его, а из запоя выводили. Следы капельниц. Без вариантов. Но капитану хочется, чтоб это наш поциент отца наркотой обкалывал, чтоб не мешал девочку мучить. Не будет там в анализах наркоты. Будет коктейль «Трезвей-ка». Либо я ничего не понимаю.

– Значит, не он девочку украл? – с надеждой спросила Настя.

– Это не наше с тобой дело. Наше дело – сделать так, чтоб он в сознание пришел и смог говорить, и не дать этим дуболомам его снова избить. Они вцепились и зациклились. Я, Настя, этого больше всего не люблю. Широта мысли должна быть, – наставительно, по-учительски, произнес бесцветный голос. – От того, что этот алкаш старый на сына наговорит, что подскажут, девочка быстрее не найдется. Подержим парня тут, пока в сознание не придет. А эти пусть пока в другую сторону роют.

– Галина Николаевна, ну не верю я, что он маньяк-похититель. Правда, и в то, что он сам такими вот ручищами капельницы ставил отцу, тоже как-то не верится.

Ложечка звякнула о блюдце. Видимо, Настя как-то особенно решительно поставила чашку на стол.

– А ведь ты права, Настюш. Ты не любопытная, а наблюдательная. Если кто и ставил капельницы, то не он. Вот пусть капитан и отправит своих поспрашивать, кто этого лжесвидетеля из запоя помогал выводить. Надо же, сына оговорить. Ведь дело-то какое серьезное, а он ради винища поганого… Вот мой благоверный, когда в запой уходил, такие жалостливые истории плел, заслушаться можно было. Уж я и мегера, и мучительница, и всю зарплату у него отбираю. То он ветеран, то после горячей точки, то жертва аварии... А я тогда из поликлиники на скорую, то по вызовам там, то сям. Ноги еле таскала, а он часу не работал. Лопал только. Каждый день благодарю судьбу, что нашлись силы развестись и квартиру разменять…

Сашка попытался пошевелиться. Не вышло. Тело дернулось само, всколыхнув новую волну боли. Из горла вырвался сиплый стон.

– Я… – вышло хрипло, глухо, звук продрался через горло с трудом, оцарапал, засох комом в глотке.

– Что? – кинулась Настя.

– Полкубика сделай, – строго прикрикнула на нее Галина Николаевна, и голос ее наконец обрел цвет, тревожно-пурпурный на фоне теплого розового журчащего голоса медсестры.

– Я… – хрипло вычерчивал золотой болезненной молнией по этому кровавому пурпуру в своей голове Сашка короткие, теряющие смысл слова, – скажу… Ма… рине…

Шприц ужалил едва ощутимо, все поплыло, перевернулось. Вновь навалилось серое ничто.