Лепестки

Он ничего не мог с собой поделать. Просто не в силах был удержаться. В этом было что-то от безумия, от одержимости, от неутолимой жажды, которую он загонял внутрь себя долгие двенадцать лет – видеть ее, слышать, стоять рядом, всеми клетками кожи, всеми нервами и, кажется, всем тело ощущая, как она близко. Эта жажда сводила его с ума, раскаляя до предела. Марина словно держала его душу над очагом горна, как заготовку из высокоуглеродистой стали, и Сашка ничего не мог с этим поделать, только смотрел, как его душа меняет цвета побежалости – от соломенного до коричневого, от коричневого – до кровавого королевского пурпура – и чувствовал, как слабеет в нем способность сопротивляться чувству, которое он так долго держал под жестким контролем. Его словно перекинули через рог наковальни и любовь, тяжелая, горячая, гнула и правила его, пробуждая в заготовке образ безупречного клинка, способного резать условности и правила ради того, чтобы получить желанное.

Чертыхаясь, он выскочил без двадцати четыре.

– Купите цветочки, молодой человек. – Пожилая женщина, видимо, уже отторговала свое на трамвайной развилке и теперь несла домой остатки своего товара: пару бидонов с цветами и пластмассовое ведерко, в котором болталась, стуча о стенки, пластиковая бутылка с остатками воды.

На вид торговке было лет восемьдесят. Глаза выцвели до блеклой голубизны ношеных джинсов, из уголков, расползаясь по вискам, расходились глубокие морщины. Руки старушки, покрытые старческими пятнами, с тонкой, цвета оберточной бумаги, кожей, едва заметно подрагивали, но бабка шла бодро, явно не собираясь сдаваться возрасту. Она улыбнулась, заставив морщинки превратиться в замысловатую мандалу на ее круглом маленьком лице.

– Посмотрите, какие у меня первоцветы, молодой человек.

Саша улыбнулся старушке.

– Сколько за все?

Но, вопреки его ожиданиям, торговка не обрадовалась, а обиделась, отвела за спину сухую темную руку с бидоном.

– Как не стыдно, – сказала она гордо. – Что я, по-вашему, побирушка? У меня пензия хорошая, ветеранская. Я не для денег, между прочим, торгую.

– А из-за чего? – примирительно улыбнулся старушке Саша.

– А из тщеславия, – сказала бабка, лукаво прищурившись. – Хочу, чтобы все знали, какие цветы баба Настя рОстит. И раньше всех, между прочим.

– Тогда дайте мне вот эти, желтенькие, с ландышами, – сказала Саша, подумав о Лизе. Ведь ничего не будет ужасного в том, что он принесет знакомой маленькой девочке букет первоцветов и ландышей.

– И ирисы, - сказал он, сам от себя не ожидая. Ирисы. Лавандовые, почти голубые, с золотистыми сердцевинками, и бежевые, пушистые, с игриво завитыми кончиками лепестков. С розовыми язычками насмешливых нимф. Цвета клетки на рубашки марины в тот день, когда они играли на берегу озера. В то утро, когда сидели у воды.

– Красивый, фигуристый, романтишный, - хихикнула бабка, принимая деньги, - эх. Была б я годков на пятьдесят помоложе… а лучше на шестьдесят… бросила б свои цветы и за таким-то дролей на край света убежала.

Она хитро подмигнула ему, заставив морщинки на лице вновь перемениться, рисуя загадочные знаки на потемневших щеках старушки, и поковыляла к подъезду.

– Ну и дурак я, – подумал Саша, глядя на цветы в руке. – И куда я так пойду, как на парад?

Он завернул букетик первоцветов стеблями в пакет и спрятал в карман рюкзака, но ирисы никак не желали убираться в сумку, да и жаль было их хрупкие полупрозрачные лепестки.

Он еще разглядывал их, когда подошел к воротам сада, не заметив, что у калитки кто-то стоит.

– До свидания, – сказала чья-то мамаша, волоча за собой мальчика лет пяти.

– До завтра, Костик, - отозвался знакомый голос. – Ой, Ефимов! Снова в наших краях? Это…

Катька не договорила, впилась сверкающим взглядом в букет.

– Это тебе. – Сашка с какой-то внутренней досадой протянул ей цветы. – Считай это извинением за то, что в прошлый раз вел себя, как осел.

– Да ничего, - широко улыбнулась Катька, прижимая к груди букет. – Ослы – вполне симпатичные животные. И, кстати, на будущее, ирисы я терпеть не могу и предпочитаю розы.

Она кокетливо наклонила голову, так чтобы соломенная челка упала на глаза.

– Но все равно жалко будет, если повянут, пока я тут на площадке. Посиди, Саш, я воды налью. Маргарита Васильевна, полминутки присмотри за моими, – крикнула она в сторону соседней веранды.

– А вы что, Катерипалнин жених?

Лиза выглянула из-за угла веранды. В пушистых светящихся волосах застряла веточка.

– Что? – Саша не разобрал ничего, кроме последнего слова.

Он сел на желтую облупившуюся скамейку, Лиза подошла и присела рядом, сурово посмотрела на него из-под сдвинуты бровей.

– Жених?

– Чей?

– Катеринпалнин? Кати нашей… – растолковала ему с досадой Лиза.

– Нет, – рассмеялся Саша. Невольно кольнуло в сердце от страха, что Лиза может об этом привидевшемся ей жениховстве рассказать маме. – Я просто друг.

– Друг? А что, друзья букеты дарят? – не поверила Лиза.

– А женихи дарят? Твой папа маме дарит цветы? – Саша понял, что ступил на скользкую дорожку и это более чем нехорошо – тайком выпытывать у маленькой девочки, счастлива ли в браке ее мама. Но он ничего не мог с собой поделать. Та самая «судьба» – не важно, с ангельскими ли крыльями или рогами и кровавой пастью – толкала его под локоть, заставляя осторожными шажками приближаться к пугливой и до одури желанной цели.

– Женихи – дарят. А папа – он же не жених, а муж. Когда был женихом – дарил, – сказала Лиза, и закусила губу. Ждала ответа. Она легко считала с Сашиного лица то, что он пытался скрыть и тотчас обиделась за отца.

– Зато он деньги зарабатывает для меня и мамы. А букеты – это глупость.

Саша незаметно расстегнул молнию на рюкзаке и достал букетик первоцветов и ландышей.

– У меня есть одна глупость для моего маленького друга, но она, наверное, не захочет…