Лепестки

Он понял, что пропал раньше. Еще не увидев ее. Еще не зная даже, что увидит. Саша понял, что пропал, когда в четыре после нескольких часов блуждания по городу ноги вывели его к ограде детского сада.

– Привет, – сказала Лиза, прищурив правый глаз и склонив голову набок.

Саша опустился на корточки, протянул девочке руку, с улыбкой наблюдая, как она поведет себя. Лиза сурово свела брови и степенно пожала протянутую ладонь.

– Вы сегодня совсем лохматый, – сказала она укоризненно.

Саша провел рукой по волосам, приглаживая.

– Нет, на бороде, – уточнила Лиза.

– Это не борода, а подбородок. А я не лохматый, а небритый, но бороды у меня пока нет, – рассмеялся он. – А папа у тебя что, не бреется?

– У папы, как раз, борода есть, – обиделась Лиза. – А тебе лохматым лучше… то есть вам…

Саше не пришлось думать, как ответить на этот странный комплимент. За кустами Катин голос крикнул: «Лиза Ситникова! За тобой мама!».

И это последнее слово покатилось внутри Сашки тяжелым стеклянным шаром, в котором, как в хрустальной сфере гадалки, отразилось все его «было» и «будет». Сердце беспокойно заколотилось. Лиза исчезла за кустами, бросив: «Пока». Саша вскочил, оглушенный стуком собственного пульса.

А если она его не узнает? Если не помнит? Если Катька не слукавила, и он увидит ее, Марину, совсем другой, старой и толстой? А если узнает – что он скажет? Глупо. Глупо. Твою мать, как же глупо…

Он уговаривал себя, что это не было трусостью. Он просто отступил на шаг, чтобы все обдумать.

Он мог видеть из-за сиреневых веток выкрашенную синим решетку ворот, трещины в асфальте, лучами разбегающиеся от столбиков. Длинные рыжие лилии, тянущие сквозь изгородь тонкие руки листьев к прохожим.

Он мог видеть ее. Она его – нет.

И он смотрел, чувствуя, как изнутри, словно из невидимого горна, идет невыносимый жар. Как сводит мышцы. Как перехватывает дыхание.

Как приходит понимание: Она. Всегда была только она. Она одна. И не важно, как она изменилась, всегда была и останется только она – навсегда. И если она позволит – он сделает ее счастливой. Самой счастливой из всех.

Он не думал, что так хорошо помнит ее. Но он помнил. Помнил все до мелочей.

Цвет ее волос – все тот же, темная пшеница под теплым летним дождем. Ее походка – пусть сейчас она уже не худенькая девочка – походка все та же, упругий легкий шаг. И все тот же поворот головы.

Ему до боли захотелось увидеть ее глаза. Поймать ее взгляд. Увидеть в нем отражение всего того, что он сам только что пережил: и больше не отпускать ее, никогда. Не позволить ей исчезнуть из его жизни.

Он выступил из своего укрытия, но Марина уже свернула за угол. А вот Лиза заметила его, махнула рукой и со всех ног рванула за матерью.

Сашка остался стоять столбом посреди дороги. Ему казалось, шедший от него жар чувствуют прохожие. На него оборачивались.

Он понял, что стоит, замерев в напряженной позе, сжав кулаки. Словно перед боем.

Он готов был драться в этот миг. В кем угодно, со всем миром – за нее. Потому что ни капли сомнения не осталось у него в душе – она, она одна была его Судьбой. Но теперь он не малолетний слабак, теперь…

Он переводил взгляд с одного на другое, захваченный бурей внутри. Сирени, сирени, сирени буйствовали всюду, заливая город душным сладким ароматом. Что-то грохнуло за кустами, заскрипело. Из-за сиреневой накипи высунулась короткая морда мусоровоза. Грохнуло еще раз, другой. Мусорные баки отдавали сборщику накопленное за день.

Помойка за сиренями напомнила о себе ясно и звучно.

Саша сжал челюсти, поняв, какое он все-таки дерьмо. Маленькая девочка Лиза не сделала ему ничего плохого, а он собирается разрушить ее семью.

– А может, они обе несчастливы? – подсказал внутренний голос. – В бой ввязаться всегда успеем. Сначала разведка. Неужели ты двенадцать лет шел к тому, чтоб один раз накосячить и теперь уже окончательно ее потерять?

Он не запомнил, как дошел до родительского дома. Отца не было. Саша сел на кухне за столом у распахнутого окна, затянутого сеткой. Закурил.

После бури душа походила на пустынный, исхлестанный волнами причал, по которому тянулись две дорожки крестовых чаячьих следов. Марина… и Лиза.

С того дождливого дня у подъезда Марины Саша научился контролировать свои чувства. Что там, он довел это умение почти до совершенства. Он затянулся сигаретой, позволив себе еще раз представить ее, Марину: знакомый поворот головы, легкий шаг, плечи, округлые, хрупкие. Он не позволил мыслям двинуться дальше, просто остановил, выключив внутри нестерпимое, мальчишеское желание мечтать о ней, погасил пылающий горн в солнечном сплетении. И подумал о Лизе. О ее белых кудряшках. И о том, что он не станет ничего предпринимать, пока не удостоверится, что это судьба – их общая. Если же нет – он двенадцать лет плавил свое чувство к Марине и ковал из него черные железные цветы для чужих ворот или оград. Протянет и еще двенадцать. И вернется – проверить, не настало ли его время.

Но сначала нужно все как следует разузнать – и увидеть ее глаза. Всего раз. Этого будет достаточно, чтобы понять, есть ли в его жизни то, за что стоит драться.