Лепестки

– У меня? Дети? – Катя рассмеялась. – Я еще не готова стать одной из этих безумных мамашек. Поверь мне, насмотрелась. И на детей, и на родителей. Поверить не могу, что скоро все. Увольняюсь осенью. Племяннику никак в саду места не было, но сказали, если кто-то из родственников устроится – найдут.

Катя откинулась на спинку диванчика, потягивая через трубочку мятный коктейль. Саша смотрел на нее и думал, как женщины умудряются так быстро меняться. Она словно проявилась, превратив себя из эскиза в портрет. На губах появилась помада, ресницы и брови стали ярче, и цветастое платье смотрелось уже не по-домашнему летне, а как-то с вызовом. Словно настойчивый, даже навязчивый запах мяты и клубники шел не от коктейля в Катиных руках, а от нее самой, уже не намекая, а обещая.

Они сидели с кафе недалеко от школы. В том самом, где когда-то сидели и они с Мариной. Но не осталось ни деревянных панелей на стенах, ни голубых пластиковых столиков и тяжелых советских скамеек с чугунными завитками, куда удобно было – под сиденья друг другу – протянуть ноги. Толстая темно-коричневая столешница «раздачи» сменилась дизайнерской стойкой, скамьи – мягкими бежевыми диванчиками, и мороженое им принесли не в стальных, похожих на корабли пришельцев мисках-треногах, а в стеклянных рубчатых креманках, ловивших гранями цветные лучи, пробивающиеся сквозь оконный витраж. Пломбирные шарики опутывали тонкие нити застывшей карамели, сердоликом матово светилась коктейльная вишенка. Сашка подумал, что бы сказала Лиза Ситникова об этом мороженом, сочла бы красивым. Он улыбнулся, решив, что скорее всего Лиза просто молниеносно слопала бы все три шарика, хрустя карамельными петельками, как сделал бы он, будь ему лет на двадцать меньше.

– Ольге повышение обещали после декрета, – продолжала Катя. Не притронувшись к своему мороженому, она окунула ложечку в Сашину креманку, отправила кусочек в рот. – А я как раз уволилась из магазина. М-м, а у тебя вкуснее. Давай меняться?

Она придвинула к себе Сашино мороженое и тотчас забыла про него, потянувшись за коктейлем.

–  В общем, на семейном совете решили, что вариант. Понятно, Ольга мне доплачивает. На здешние гроши прожить нереально. Я не знаю, как другие выкручиваются. Но все, хватит. Васька в школу осенью идет – и я свободе-ен, я забыл, что значит сопли, утренники и писаные штаны.

Катя снова рассмеялась. Саша улыбнулся ей, пытаясь понять, нравится ему или нет эта новая, повзрослевшая Катька.

– Ефимов, у меня ощущение, что мышцу ты себе накачал, а говорить так и не научился. Давай, рассказывай. Где ты? Что ты? Дети есть?

– Ни жены, ни детей.

Катька окинула его оценивающим взглядом. Чуть склонила голову, кокетливо повела плечами.

– А у кого-нибудь из наших, не знаешь, есть дети? – спросил он, чувствуя себя не в своей тарелке под этим препарирующим взглядом.

– Не знаю, – отмахнулась Катька. – Но у меня в группе знаешь чья дочка? Ну, догадайся! Она еще с тобой кокетничала в то лето, когда мы с бэшками в поход ходили. Вы вроде как даже дружили.

Катя ревниво прищурилась.

– Марины Александровны? – Имя, которое он так долго запрещал себе произносить даже в мыслях, свернулось горячим клубком где-то под ребрами.

– Точно. Вы с ней как, общаетесь еще? Мне как-то и не ума было спросить.

– Нет. С того лета больше не общались. Я заболел после похода, потом она замуж вышла. Как-то само собой сошло на нет.

– А мы с девчонками думали, вы так и дружите. Ревновали даже, честно. – Катя словно невзначай коснулась носком туфельки его щиколотки.

Он не почувствовал ничего.

Если бы ему нужна была женщина, которая будет гладить его ногой под столом и смеяться по любому поводу, он не расстался бы с Ритой.

– Как она сейчас? Все нормально? – спросил он, чувствуя, что не может, не в силах снова выговорить так долго бывшее запретным имя. Что его магия вновь растворяется в Сашиной крови, заставляя хотеть чего-то недостижимого, стремиться всем существом к другому существу, которое, – напомнил он себе, – замужем и водит в детский сад замечательную, беленькую как сказочный барашек девочку Лизу. А может, кроме Лизы есть и еще дети…

– Маринка-то? – Катя недоуменно нахмурилась. – Ничего. Постарела. Потолстела. Ну так ей уже хорошо за тридцатник. Мужа видела один раз – за Лизкой приходил. Ничего так, представительный мужик, симпатичный. А вот у мелкой характер – просто вешайся. Но ты тему не переводи, Саш. Я ведь все равно все узнаю. Кем работаешь? Костюмчик у тебя ничего. На такую фигуру, наверное, индпошив, а? В начальники вышел, Ефимов? Спортом занимаешься?

Саша пожал плечами.

– Я на кузнице работаю.

– Ты кузнец? – Катька хлопнула глазами, сжала губы, стараясь не расхохотаться. – Вот прям всамделишный кузнец? Куй железо, не отходя от кассы?

– Я не совсем кузнец. Скорее, старший, – подначил ее Саша, не торопясь признаваться, что он кузнец в собственной кузнице. – Начкузни, прораб.

Катька расхохоталась, хлопая ладонью по столу.

– Серьезно? Кузнец-прораб? Звучит! Да ты реально карьеру сделал! Понятно, почему пешком ходишь. На машину пока не наковал? Хочешь жни, а хочешь куй, все равно получишь… о-орден!

Саша жестом подозвал официантку и попросил счет. Ему досадно было, что он согласился на эту встречу. Не стоит ждать нормального отношения от тех, кто знал тебя мальчишкой из капеллы, с которым и девчонки-то гулять не хотели.

Поэтому Сашка и на встречи класса не ходил никогда. Со школой было связано много хороших воспоминаний, и все же моментов, о которых неплохо бы забыть навсегда, набралось бы куда больше, вздумай он их припомнить. Но благодаря Марине Сашка так хорошо выдрессировал свою память, что она послушно хранила только хорошее и важное, безжалостно избавляясь от всего неприятного, которого в жизни любого более чем достаточно.

А встречи класса… это всегда немного соревнование. Кто больше успел, лучше устроился. А в результате – либо насмешка, либо жалость, либо зависть.