Лепестки

В его снах ей было двадцать один. Мечтать о ней он перестал в тот день, когда, продрогший, вернулся домой с ее выкупа – ведь не пойти было бы не «по-дружески», – разделся, свалив вещи в прихожей и, замотавшись в одеяло, лег лицом к стене и пролежал так без сна до утра. Он представлял свадьбу, как пьяные гости кричат, срывая голоса: «Горько!», требуя, чтобы тот, другой, целовал Марину….

Мама вернулась домой, позвала его, собираясь отругать за брошенные прямо на пол вещи, но заглянула в комнату и не стала трогать.

Стемнело – и он понял, что сейчас где-то далеко молодых отправляют домой, и там будет происходить то, что он не хочет представлять. И Сашка запретил себе. Раз и навсегда запретил фантазии прикасаться к Марине, потому что тогда это было слишком… нет, не больно, не обидно, не грустно… просто слишком для него.

В комнату, смущенно кашлянув, заглянул отец. Сел на край кровати.

– Саш, нам, наверное, надо поговорить, да?

– Не знаю, – отозвался Сашка, глядя в стену. Он чувствовал себя таким слабым, словно из него все кости вытащили. Словно мир был огромным червем, который заглотил Сашку и мучительно переваривал, растворяя. Он еще крепче завернулся в одеяло, слушая, как сопит отец, ерзая на краю узкой Сашкиной кровати.

– О чем поговорить? – спросил он.

– Не знаю, – сдался отец. – Мама считает, что нам надо поговорить. Но она не сказала. Я пойду, может?

Он привстал, но тихо скрипнула дверь. Видимо, заглянула мама и изобразила что-то грозное. Может, погрозила папе кулаком, может, просто нахмурилась. Папа остался.

Сашке стало тепло и немного смешно.

– Ты, сын, влюбился что ли у нас? – нервничая, сказал папа.

– Вроде того.

– Давно?

– Прилично.

– А можно я буду разговаривать с тобой, а не с твоей спиной?

– Нет.

– Ладно. А в кого влюбился-то? Из класса?

– Почти.

– Ясно… Ясно, что все туманно. Признался уже?

– Нет.

– Почему?

– Нельзя.

Папа помолчал, вздохнул, поскреб бороду.

– Это почему нельзя? Если вот так лежать и молчать, то ничего и не выйдет. Ты же даже не знаешь, может, она тебя любит, и тебе бы сейчас вести ее в кино, погулять куда-нибудь, мороженого съесть, а не изображать из себя куриный рулет. Что это за такое за нельзя в почти шестнадцать лет?!

– Она сегодня замуж вышла... – тихо ответил Сашка, сжал челюсти, чтобы не расплакаться. Что он, девчонка, чтобы реветь?

– Что? – не расслышал папа.

– Замуж вышла, – крикнул Сашка, вжимаясь в одеяло. – Замуж!

– Хорошо… то есть, ничего хорошего, конечно, н-да… – Папа растерял уверенность и снова засопел. Не выдержал: – Саш, ну, повернись ты, в конце концов, это неуважение. Значит, в капеллу на перекличку ты сегодня не пришел, потому что…

Сашка, отчаянно брыкаясь, выпутался из одеяла, сел на кровати. Зеркало на дверце шкафа безжалостно отразило его, худощавого, встрепанного, неуклюже длинного, сидящего в трусах в гнезде из постели. Испуганное и словно бы виноватое лицо отца.

– Да, – он прямо, с вызовом посмотрел в отражение отца. Отражение ответило ему напряженным взглядом, – я прогулял перекличку в капелле, потому что пошел к ней на выкуп. Все прошло хорошо. Я попал под дождь. А теперь я хочу изображать из себя куриный рулет.

Его отражение хотело снова закутаться, но отражение отца протянуло руку, удержало одеяло.

– Ты же понимаешь, что это не выход? – спросил рядом невидимый Сашке папа.

– А что ты предлагаешь?

– Бороться за свою любовь.

– Что ты такое несешь, Сережа? – возмущенный шепотом окликнула его из двери мама, но отец в зеркале, такой уверенный и собранный, махнул в ее сторону рукой и снова уставился в глаза Сашке.

– Бороться, конечно. Ну и что, замуж вышла. Не умерла же. Может, поживет с ним годик, другой, лучше пяток, чтобы ты школу закончил и в институте до экватора нормально доучился. А потом, кто знает, может, не понравится ей этот замуж. Что в нем хорошего?

Отражение отца покосилось в сторону двери и едва заметно улыбнулось.

– Это я тебе, Ефимов, припомню, – хихикнула за дверью мама.

– Что ты сейчас ей можешь предложить, Саш? Ни зарплаты, ни жилья, ни толковой жизненной позиции. Вот и не трать времени. Как у вас там говорят, «прокачивай скиллы». Потому что, если это судьба, она вас снова столкнет и даст тебе шанс. И если ты уверен, что с тобой она будет счастлива – учись, читай, зарабатывай, тяни себя вот так… – Зеркальный отец схватил что-то невидимое, зажал в кулаке и рванул куда-то вверх. – Тяни на такую высоту, чтобы хватило сил сделать ее счастливой. Ну, а если не судьба – то и пёс бы с ней. Ложись и лежи в одеяле. Стоит ли за нее с самим собой и миром бодаться.

– Ефимов, – мама не выдержала и вошла, села, втиснувшись между ними. – Ты понимаешь, что учишь сейчас ребенка разрушать чужие семьи?

– А если это так себе семья? Ну, поторопилась девчонка… – с ухмылкой завел отец.

– Я не ребенок! – одновременно с ним возмутился Сашка.

– Ну и шутки у тебя, Сережа. Почему я тебя так люблю, не знаю. Иди ко мне, мой неребенок. Как хочешь, но я сейчас тебя пожалею.

Мама схватила за края одеяло и, обнимая Сашку и отца, укрыла всех троих.

– Папа, в общем, прав, – сказала она тихо. – Она или не она твоя судьба, угадать трудно, но готовым быть нужно. Чтобы, когда поймешь, что судьба, ты сумел ее завоевать. Само, ты знаешь, никогда ничего в руки не падает.

– А если и падает, то это птичка пролетала, – поддел папа. А его зеркальный двойник посмотрела на Сашку и подмигнул.

С того дня Сашка запретил себе думать о Марине и отчаянно сосредоточился на учебе. Но она снилась ему, снилась неотвратимо. И он читал ночами, несколько раз на неделе буквально истязал себя в спортзале, но потом словно бы поймал какой-то ритм, комфортный и созвучный ему, и уже не чувствовал тяжести нового образа жизни. Он здорово вырос за одиннадцатый класс, и девчонки буквально не давали ему прохода. Но он начал встречаться с молоденькой аккомпаниаторшей из капеллы, а потом с девушкой из спортзала, так что одноклассницы перестали одолевать своим неумелым кокетством.