Искра и Пламя

Я вполне понимала, что в ближайшее время жизнь моя медом казаться не будет. Но и вообразить себе, что все будет буквально рассыпаться и рушиться на глазах, я не могла. Однако  что-то глубоко внутри подсказывало, что стоило готовиться к худшему.

Одним утром, когда я спросонья спустилась к Ридии, чтобы помочь приготовить завтрак, я застала ее во встревоженном состоянии.

— Ридия, что-то случилось? — я сама, казалось, теперь волновалась не меньше, хоть чувство было каким-то размытым.

— Ах, не знаю, милая, не знаю, — вздохнула она, тяжело опускаясь на стул. Только тогда я заметила, как странно блестят ее глаза, и нервно подрагивают руки. Но самым тревожным звонком стало то, что в котелке не варилась даже каша, никаких намеков на готовку, хотя обычно, когда я спускалась, я успевала помочь только нарезать овощей в салат.

Ридия выглядела совсем разбитой, подавленной, лицо ее, обычно свежее и румяное, сейчас выглядело бледным и серым.

— А где Астваг? Что происходит? Прошу, расскажи мне, — не унималась я. Сейчас очень хотелось обнять ее, утешить, но что-то словно удерживало от этого жеста.

— Не знаю, не знаю я, золотце мое, что теперь делать-то будем. Рано утром пришли вот, сказали, мол, зверь какой дикий набежал, да скотинушку-то нашу и… — Дальше она продолжить не смогла, голос предательски дрогнул.

И в тот момент я поняла, что для меня видеть, как плачут самые близкие люди, убиваясь горем, и не знать, как помочь – самое худшее, что может произойти. Хорошо что Ридия была не из тех, кто долго тратит время на бесплодные слезы и стенания. Поэтому женщина вновь взялась за приготовление еды, уборку избы и прочие хозяйственные дела. Моя помощь была ей не нужна, поэтому я вышла в деревню, поспрашивать, не случилось ли подобного горя у кого-то еще. На улицах было пустынно, но гомон был слышен с небольшой площади, где проходили ярмарки и разные празднества. Предвидя веселье и громкую музыку, я пустилась в сторону скопления людей. Сейчас мне очень хотелось развеяться.

Но радости у деревенских на лицах написано не было. Мужики кричали что-то о несправедливом повышении налогов, женщины просто причитали. К центру пробиться было невозможно, но я ясно поняла, что там стоит тот, кто собирает деньги с моих односельчан.

– А что происходит?

– Налоги повысили почти в два раза, вот народ и беснуется, – пробасил местный кузнец. У него всегда водилась лишняя монетка, потому что мастер он был хороший, и дело у него нужное. – А барин знал, что так будет. Лично приехал. Знамо дело, при нем лишнего никто не скажет.

Отвечать на емкое замечание, которое последовало после этого, я не стала. Вместо этого пустилась обратно в сторону дома. Ридия ведь не знает о том, что налоги сегодня собирают, а уж про повышение она даже в страшных мыслях не думала.

Как добежала до дома не помню, как рассказала о новых проблемах угрюмому Аствагу и заплаканной Ридии – тоже. Зато помню глаза, которыми она на меня смотрела, страх и безысходность, застывшие в них.

– Мы могли бы продать пару телят, но весь скот пожрало какое-то чудовище. А наших сбережений не хватит и на налог, и на восстановление хозяйства, и на жизнь. Если заплатим налог, то станем голодать и уже не сможем завести зверье.

– Придумаем что-нибудь, – возразила Ридия, утирая слезы. Сколько же боли пришлось на жизнь этой женщины?

– Надо поговорить…

– Барин лично приехал, – прервала я Аствага, готового идти к сборщику налогов. Мужчина спал с лица, ярость загорелась в его взгляде, мощные ручища сжались в кулаки… Я во всех красках представляла, что сделает с убийцей дочери мой приемный отец, окажись тот в непосредственной близости. И барина мне не было жаль. Но я понимала, что после этого Аствагу не жить – казнят, точно казнят.

Я молча покачала головой, встала со скамьи и пошла говорить с тем, кого ненавидела чернющей пламенной ненавистью, граничащей с жаждой мести, но не переходящей эту тонкую, почти незаметную грань. Ни Ридия, ни ее муж не спрашивали, куда я иду, не пытались меня остановить. Я уверена, они не хотели этого, не хотели возможного повторения истории, но другого выхода не было. Я не их дочь. Я не сломаюсь, даже если барин решит, что надо мной можно так же поиздеваться, а потом выбросить.

Поскольку настроена я была решительно, разыскать барина мне было не сложно. Чуть больше пришлось потрудиться, чтобы протиснуться сквозь возмущенную толпу. Честно сказать, меня нисколько не удивляло то, что люди никак не могли угомониться. И так произошло большое горе, почти всю скотину в деревне загрызли какие-то чудовища, так еще и это вдобавок. О чем вообще думает этот… Ах, да и человеком его язык назвать не повернется.

— Батюшка, милостивый ты наш, что ж ты делаешь-то?! Пожалей ты нас, без гроша останемся — слезно причитала маленькая женщина, бросаясь перед барином на колени. Тот, к слову, сидел верхом на своем гнедом коне, и сверлил всех мерзким таким холодным и высокомерным взглядом. Словно смотрел не на людей, а на насекомых или на мусор. Хотя нет, он скорее видел перед собой толпу рабов.

— Барин налог не просто так повышает, — послышался в гомоне голосов высокий и пронзительный. Я пока морально готовилась, старалась взять себя в руки, поэтому из толпы показываться не спешила. А голос, по всей видимости, принадлежал тому самому сборщику налогов, который сейчас стоял на большом деревянном ящике, и голосил оттуда во все горло: — Не вам роптать, надо – значит надо. Барин наш суров, но справедлив и уж точно знает, как лучше, так что иди отсюда подобру-поздорову. А кто денег вовремя не уплатит – сами знаете, что будет.

Господин Айслан утвердительно и важно кивнул, и всем стало ясно, что на этом разговор окончен. С омраченными лицами люди начали расходиться. Кто-то молчал, кто-то шепотом возмущался между собой, но вместо того, чтобы просто проучить этого выродка, они покорно расходились по домам собирать последние деньги. Спрашивается, зачем? Уже тогда я поняла, что после потери памяти, видимо, никогда не смогу понять этих устоев.