Страница 69 из 70
Поутру бросилась Любаша на погост, помолилась у креста могильного. Да соли свячёной на могилу ту набросала, много-много, аж стала земля белой. Не поднимется уж отец Влас из могилы той, пока хранит та соль благословение Божие, не придёт на порог к Любаше любви своей страшной просить. Не смогла она заставить себя могилу его разрыть, в тело гнилое кол осиновый вбить. Да и откуда сил столько у бабы в бремени? А Савелию побоялась сказать, да и пойдут сплетни по Покровке, думки думать станут сельские, с чего бы это мёртвый отец Влас к Любаше явился?
А в Покровку приехал новый батюшка, благостный, молоденький. Матушка у него добрая, всем поможет, всех выслушает, деток у них много. Сдружилась с нею Любаша, с радостью их привечает.
И бабушка Матрёна преставилась. Как узнала о пропаже Данилы, так разболелась душа у неё, слегла она да скончалась тихо. А когда помирала, всё мать не пускала Любашу к ней, кричала: «Передаст тебе бабка дар ведунский, колдовской, обернёшься ведьмой. Даже воды не дам принести, пусть так помирает!» Да не могла Любаша родного, милого человека в такой час оставить, пробралась под покровом ночи на печку, принесла Матрёне водицы колодезной. И умерла тогда Матрёна с улыбкой, за руку внучку любимую держа, в глаза ей мудрыми своими очами глядя.
И стали тогда Любаше сны сниться о травах да кореньях целебных. Что-то уж знала она, помнила, как Матрёна её наукам разным колдовским втайне от матери учила, а что-то само в голове появилось, будто и сама всю жизнь то знала. Так и стала она травы нужные готовить, то мужу отвар целебный сделает, то свекрови своей. Та против знахарской науки не шла, считала, что доброе то дело, нужное, потому и травки Любаше собирать да вязать помогала. А потом стали бабы младенчиков, что животом маялись, приносить, пострелята прибегали с занозами за укусами собачьими. Чего б не промыть те ранки, чего б не помочь, коль в радость то Любаше, а люду в помощь?
А Зинка, подруга Любашина, дюже колдовством увлеклась. Заходила пару раз к Любаше в новую избу, говорила загадками, издалека, да поняла Любаша, что утянула Зинку другая сторона, тёмная. Звала Зинка Любашу с собой, говорила, власть великая ждёт тех, кто на шабаши летает да Самому поклоняется, но выпроводила её Любаша из дому, сказала, чтоб на порог к ней не являлась боле. Вот и закончилась девичья дружба на том. Видит частенько Любаша, как бывшая товарка ночью ходит на погост, возвращается с мешком. Уж точно не крапиву там собирает для курей. Видно, нашла чёрная книга новую хозяйку, как Любаша от неё отказалась. Как и нагадала ей Лукерья, появился у Зинки муж рыжий, рябой, глаз один зелёный, другой чёрный, как ночь. Как ни проедет по деревне, как собаки вслед ему выть принимаются, дитятю так и пронести мимо страшно: ввечеру точно лихоманка от взгляда его начнётся, сглазивый-то Зинкин муж. Непонятно, чем занимается, да видно, что денежный, всё в избе сидит, не работает, а не голодают с Зинкой. Не по нраву сразу стал он Любаше, почуяла она в нём что-то неладное, ну да пусть. Не будет она больше с чёрными знаться.
Вышла Любаша к излучине. Пусть то место сельские и не любили, боялись его, говорили, бесовское оно, нечистое, да и путь по ночному лесу был к нему труден, только нравилось оно Любаше, спокойно тут было. И именно здесь тогда, уже кажется так давно то было, помог Данила сестрице своей осотницу острую вырвать. Всю жизнь ту ночь Любаша помнить будет, помощь братнину, доброту его. Сейчас бы прижаться щекой к плечу его, рассказать бы, как тревожится о нём, как плачет тихонечко, пока никто не видит. Растёт сынок пусть и с отцом, да без дядьки, ох, любил бы тот племянника, добру бы учил.
Села Любаша на бережку, всхлипнула тихонько, братца любимого вспомнив. Тяжело ей без него было, без взора его синего, без слова ласкового. Пусть и сынок есть у неё теперь, и муж любящий, а брата родного всё равно никто не заменит. Хоть бы весточку какую прислал, хоть бы знак какой подал, всё бы легче стало. Знать бы, можно ли о душе его молиться, умер ли, жив ли?
- Данилушка, милый, - прошептала Любаша, плача, - услышь меня. Дай мне знак, что любишь меня, помнишь. Соскучилась я по тебе, измаялась. Где ты, что с тобой? Коль жив, то в каком ты краю? Коль мёртв, то где покой обрёл?
В тихой ночи не слышалось ни звука, лишь покачивал ветвями ракитник, тревожимый ветерком, переплетались между собой от его мягких прикосновений ивяные косы. В застывшей тишине не раздалось ни звука, застыла Любаша в тоске и боли, засмотрелась на гладкую водную ширь.
Послышался издалека тихий плеск, будто рыба играет, пару раз плеснуло поближе. Покрылась рябью, забурлила река у берега, совсем так, как в тот раз, когда Любашу нечисть речная хотела под воду уволочь. Отшатнулась Любаша, подскочила на ноженьки, уж бежать от воды подальше хотела, да услышала голос родной, знакомый:
- Здесь я, Любаша, - раздалось в тёплом, влажном воздухе, и вышел на берег Данила. Был он, как ушёл: та же рубашка, лишь цветы вышитые на ней поблёкли, вымылись краски с тонких нитей. Заглянула Любаша в лицо родное, но не страх, а радость разлилась по всем жилам. Братец то её, счастье-то какое!
Изменился Данила, стал другим, да и пусть. Пусть и вода течёт с его волос, прямых, будто водоросли, а прежде курчавых, лицо у него бледное, зеленью отдаёт, глаза потемнели. Да голос тот же, прежний голос у Данилы, и зовёт он сестру.