Страница 27 из 70
- Вот куда наряжаться надобно, доченька, не на танцы-хороводы ваши, а в церковь. Вот где праздник для души, вот, где воля. А ты бусы да серьги нацеплять на себя для парней горазда, лишь в ярмарочный день али в базарный. Покайся о том отцу Власу, пусть он тебя на путь истинный наставит, вразумит тебя. Ленточку вот вышитую повяжи, зря старалась, чтоль? Как подружкам хвастаться, что руки золотые, так ты первая, да в обитель Божию надо входить, как на праздник.
Покачала головой Любаша, облачаясь в свой лучший сарафан.
- Так наги мы перед Господом, матушка. Отец Влас то говорил, что не нужны Господу все украшательства, душа ему важна. И в старом сарафане можно в дом Божий прийти, не о теле думать он заповедовал.
- Да только не повод то появляться в церкви в платье дырявом да в переднике грязном. Неужто нечёсаной пойдёшь? Дай косу заплету, что ж ты, растрёпой будешь?
Терпеливо Любаша ждала, пока мать вязала её косу, лентами убрала. Будто на свадьбу наряжала, а не на исповедь. Как на ярмарку идти, так всё поторапливает, ругается вечно: сними бусы, зачем юбку новую надела, положи обратно в сундук! А тут глянь-ка, рада стараться, так и вьётся вокруг дочери.
- Коль к заутрене успеешь, так стой её, пусть и конец то будет, а не гуляй вокруг церкви. Мало сегодня народу на службе, день рабочий, не воскресный, да оно и хорошо: расскажешь всё отцу Власу, как на духу, ничьё злое ухо вас не услышит. А сейчас будешь идти, так грехи свои перечисляй, чтоб не забыть: леность, злословие, гордыня... Пальцы загибай. Хотя не хватит пальцев у тебя. Ничего от отца Власа не утаивай, коль узнаю – накажу, будешь руками навоз выгребать. Поняла? Я всё у него потом вызнаю, пусть только скажет, что артачилась да ныла.
Кивнула молча Любаша, знала, что лучше рот лишний раз не открывать. Коль матушка начнёт её отчитывать по привычке, так можно и к вечерней не успеть, не то, что к заутрене. А дел ещё сколько нужно будет по дому переделать, отец уж должен со дня на день вернуться, то-то радости будет.
- Ну, ступай с Богом. Коль отец Влас скажет тебе, что делать, чтоб грехи искупить, всё тщательно запоминай. Может Псалтырь отчитать али акафисты какие, всё запомни, я потом спрошу у него!
Погрозила Федотья дочери пальцем, приобняла за плечи, за ворота вывела. Всё смотрела ей вслед, на веретью плечом навалившись, провожала взглядом, будто боялась, что пойдёт дочь куда угодно, да только не во храм.
Пошла Любаша одна в церковь, никогда ещё не доводилось ей туда в одиночку ходить: вечно с матерью, иногда ещё и с братом (но его ещё вытащи попробуй!). Да только заняты они, есть у них дела и поважнее молитвы и исповеди. Или же они не такие великие грешники, как Люба, терпит Бог их и прощает, а её, коль не покается, ждут кары великие, казни египетские.
С такими мыслями дошла девушка до церкви, перекрестившись, робко вошла внутрь. Утреннее солнце лилось сквозь узкие высокие окна, лило позолоту на каменный пол. Церковь утопала в сумраке, лишь там, куда достигали солнечные лучи и где светили свечи, мрак расходился, отступал. Пахло ладаном и деревом, клубилось курево в солнечных желтковых полосах. И тихо так в церкви, одна тут Любаша, ни единой живой души кроме. Тишина жуткая, каждый шаг отражается от пола и летит вверх, к куполу. Даже дышать в тиши такой страшно, будто вот-вот потревожишь что-то древнее, заветное, что беспокоить нельзя. Хранилось оно веками, таилось, а ты вот раз и тревожишь его покой.
- Исповедоваться пришла, раба божия Любовь?
Любаша от страха аж подпрыгнула, едва не вскрикнув. То-то позор бы был, батюшку в церкви испугаться! Окрестили бы Любашу кликушей, не видать ей тогда жениха да жизни вольной. Дети бы смеялись над ней, когда она по улице бы ступала, молодцы бы дорогой десятой обходили: кому охота с бесноватой связываться?
- Да, батюшка, - молвила она еле слышно, схватившись за горло. Подвёл её голосок, да эхо ответило многоголосо.
- Сама пришла али мать заставила?
- Сама.
Вот и ещё один грех, солгала Любаша. Ни за что бы по своей воле не пришла сюда она, коли мать бы не настояла. И не потому, что неверующей была, нет, наоборот: чувствовала она, когда поступает правильно или неверно, знала, что ведёт её Бог, помогает распознать, какую дорогу выбрать, ложную ли, праведную ли. Не нравился ей отец Влас: стоит перед алтарём, ряса чёрная с сухого тела будто вода льётся, складками на пол падает. Глаза огнём горят: не то свет свечей отражается, не то сами изнутри полыхают. Борода у него чёрная, как вороново крыло, брови густые – совсем не похож на благостного отца Серафима, что с детства Любашу исповедовал да причащал. Никак ей не привыкнуть, что новый у них священник, другой, чуждый. Вроде и верно говорит, и слово Божие несёт, и грехи изобличает, да нет в нём добра. Ни в едином слове его, ни едином взгляде. Должен к спасению вести, а ведёт к страху и унынию.
- Ну так подходи смелее, раба Божия, али страшишься о грехах своих поведать? Стыдно тебе? Коль так, то пересилить себя надобно, то бесы не дают покаяться, перед Богом открыться. Боятся они, что ускользнёшь ты из их лап.
- А чего мне стыдиться, батюшка? Мы перед Богом все как на ладони, видит он каждый наш шаг. И я все свои грехи знаю, и он знает. Мне лишь признать их надо, чтоб понял он, что я знаю, где оступилась. Мне скрывать от него нечего.
Поморщился отец Влас, будто другого ответа ожидал, но согласился:
- Верно говоришь, Любаша, правильно. Но главное - не забыть ни один из грехов, обо всех помнить, иначе будет он на душу давить, всё ниже в геенну утягивать. Обо всех грехах нужно рассказывать, ни одного не забыть. Грехи, они как ком снежный: затаила один в душе, забыла аль застрашилась на свет Божий вынести, так он другие начнёт привлекать, станут они копиться, множиться. Помни о том.