Голуби — стражи Ада

      Что произойдёт с человеком, попавшим в плен к ярым сторонникам и безумным фанатам таких прелестных птичек, как голуби? Что он будет делать? Что чувствовать? Сможет ли выжить, найдёт ли способ обмануть своих новых хозяев? Вывернется ли из их цепкой хватки, выбежит ли на свежий воздух, вдохнёт ли аромат пресвятой свободы?

      Раньше я никогда над этим не задумывалась. Иначе в лучшем случае поразилась бы собственной чудаковатости, а в худшем — принялась бы за активные поиски психиатра, который решил бы столь важные и злободневные задачи.

      Но теперь, когда голуби, порабощающие людей, перестали быть редкостью, вопрос напрямую меня касался. Потому что меня поймали люди, поклонявшиеся голубям и добровольно выполнявшие их приказы, кажется, начиная от банальных бытовых просьб и заканчивая парадоксальными поручениями.

      Сначала мы сочли их рабам, но это оказалось не так. Не рабы, не пленники, не слуги — добровольцы. Которые по собственному желанию исполняли голубиные капризы. 

      А вот мне, похоже, предстояла именно участь жалкой рабыни, вынужденной под угрозой мучительных пыток и кровавой гибели осуществлять непонятные поручения.

      Подавляя сопротивления, они крепко связали меня и куда-то потащили за собой, стараясь причинить как можно больше боли. Я не теряла надежду и пыталась бороться. Я вырывалась и царапалась, звала и кричала, но окружающим было не до меня. Они в панике метались по улицам, не смея смотреть на небо, моля о пощаде и помощи. Окружённые, обречённые, измученные.

      А Аня, наверное, просто не уследила за этими гадами или тоже подверглась нападению кого-то из адской армии. Или предала — этому я тоже бы уже не удивилась.

      Завязав мне глаза, «добровольцы» долго тащили меня по, наверное, глухим местам города, пропитанным гнилостными запахами. Мерзко. Отвратительно. Долго.

      Под конец мне стало казаться, что, может, они и вовсе собирались уйти за пределы города, укрывшись в каких-нибудь жутких трущобах, затерянных в беспробудной тиши и мраке. 

      Я неустанно морщилась, мысленно считая секунды, чтобы хоть немного успокоиться и сократить мерзкую дорогу. На середине пути что-то начало меня неприятно скручивать. Холодная липкая рука, словно игравшая со мной изнутри, принося омерзительные ощущения. Рука гнева и ярости, рука отвращения и ненависти. 

      Я ждала, когда всё закончится, но оно продолжалось, долго, томительно, нудно. Упорно и беспрестанно. 

      Тем не менее я, кажется, уже не боялась — паника как-то резко отступила, навеяв на меня сомнительное спокойствие. Моё дыхание постепенно восстанавливалось, сердце билось не так часто, дрожь утихала. Только невидимая рука резвилась где-то внутри меня, играя со всеми соками.

       Время обратилось резиной, длинной, тягучей, упругой. Время остановилось и замерло, тихонько издеваясь надо мной и моим положением. Кажется, оно хотело моей боли и ужаса, жаждало страха и паники и упорно не понимало, почему их не было. Ничего не было. Кроме ярости и отвращения, которого оно уже испробовало достаточно. 

      Но резина перестала тянуться и потеряла упругость. Кто-то резко рванул мою голову, стягивая с глаз ненавистную тряпку. Пыль тут же попала мне в нос, и я громко чихнула, похоже, вызвав отвращение у самого ухоженного из странной компании. Он посторонился, и я смогла разглядеть местечко, в котором оказалась. 

      Заброшенный дом, немного превосходивший строение, где мы расстались с Максом, по размерам и ухоженности. Деревянное одноэтажное строение с перекошенной металлической крышей и, как ни удивительно, довольно приличной с виду дверью, оснащённой ручкой. Со всех стороне его окружали травы, густые, высокие, колышущиеся. Грязные и высохшие. 

      Вся тропинка, ведшая ко входу, была истоптана многочисленными грубыми подошвами: похоже, там состоялись целые собрания. Деревья, возвышавшиеся над крышей, густо поросли мхом. Глаза. Завидев эти деревья, я почему-то сразу представила чьи-то глаза, внимательные, наблюдательные. 

      Я пристально вгляделась в переплетения коры, но тут же крепко поморщилась, потому что в нос ударил запах затхлости, смешанный с гнилью. Мерзкий и тошнотворный, он проникал в дыхательные пути и словно пытался вселиться в каждый их уголок. 

      Четыре рослых мужчины, стоявших неподалеку, вновь схватили меня и направились в сторону входа. Я уже не сопротивлялась, а просто покорно двинулась за своими новыми хозяевами, как бы мерзко это ни звучало.

      Мужчины рывком отворили старую скрипучую дверь, пролезли внутрь помещения, втолкнули меня и двинулись по коридору, окутанному въевшимися в стены запахами затхлостям и химии. Кажется, они там что-то варили. Лекарства? Яды? Наркотики? В темноте, скрадывавшей каждый уголок пространства, было трудно что-то понять; оставалось только предполагать. Глядеть на плавающие по стене пятна света и предполагать, упорно, старательно, терпеливо. 

      Единственное, что я сразу поняла, — в этом доме было много пыли. Ужасно много. Почему-то я сразу подумала, что первым делом я её вытру, что я вычищу дом. Глупо и наивно. Я была бы просто счастлива, если бы все мое «рабство» заключалось в мытье полов и подметании пыли, если бы им просто нужна была прислуга по хозяйству. Скорее всего, они хотели самого настоящего раба, угнетённого, несчастного. Прислуживающего голубям. 

      Я не желала прислуживать ни людям, ни, тем более, голубям. Не хотела выполнять абстрактные поручения, выходящие за рамки бредовости. Наше общество независимое, мы обладаем правами и свободами, мы способны осуществлять желаемое, а рабство и всё, что с ним связано, уже давно осталось в прошлом, обратившись воспоминаниями на страницах книг и сухими историческими фактами.

      Но не было ни выхода, ни спасения. Меня снова потянули, и я ступила на пол, оказавшийся вязким, словно кусок мёда, — прямо как в моём сне, который я увидела, случайно задремав от скуки в тёплой и уютной машине. Но это был не тот зловещий коридор. Здесь не высились грядой каменные стены, не отражалось гулкое эхо, звучавшее из бесплотного пространства, не встряхивал стены рокот, давивший на нервы и напрягавший слух. Только комната, вылепленная из загнившего дерева. На мое счастье, без птичек и пламени, без кличей и клокота. Я надеялась, что голуби сюда и вовсе не заходили, так им, обитающим на воле, кек минимум не полагалось проникать в помещения.

      Впрочем, у великих стражей Ада вряд ли были какие-то ограничения: они — могущественные создания, сметающие с лица земли человечество, блещущие мощью и «величием». Сильнейшие демоны. Безбашенные твари, не ведающие ни правил, ни законов. 

      И всё же я искренне надеялась, что до этого дома птицы не доберутся.

      Между тем один из людей поджёг фитиль свечки, прикрепленной входной двери, и по тесной комнате расползлись чуть желтоватые лучи света. Комната стала яркой и чёткой, наполнилась границами и очертаниями. 

      Как ни странно, ничего примечательного я не увидела: два старых облезлых шкафа, испещрённых трещинами, небольшая кровать, обложенная кусками грязи, рваные прожженные портьеры, перевёрнутый стол и стулья, унылым кругом стоявшие посреди помещения. Оглядев эту печальную картину, я тихонько вздохнула. Тяжко и отвратительно. Мерзко и неприятно. 

      Тщетно пытаясь сопротивляться, я двинулась дальше за всё теми же мужчинами, направлявшимися в соседнюю комнату из однообразной мрачной анфилады.

      Там на таких же стульях расселось целое собрание, состоявшее из весьма странных личностей, часть из которых, как я сразу заметила, зачем-то натянула на себя маски голубей. Ужасно глупые и нелепые маски! Если бы я беззаботно прогуливалась, наслаждаясь приятными мыслями и радующей глаз обстановкой, вряд ли сдержала бы усмешку, взглянув на столь неординарный маскарад. Но теперь мне было не до смеха. Стараясь сохранять равнодушно-угрюмое выражение лица и не смотреть на голубе-людей, я замерла на месте, ожидая указаний.

      На этот раз меня привязали к шкафу, неподалёку от которого сидела странная компания. Мужчины туго затянули верёвки, обменялись ругательствами и, заняв пустовавшие места, начали о чём-то тихонько переговариваться, кажется, стараясь сделать так, чтобы я не уловила ни одного слова. 

      Но мне уже было всё равно. Чтобы скоротать время, я бессмысленно смотрела на паутину, протянувшуюся от шкафа до стула, за которым сидел какой-то худощавый «человеко-голубь». Нити тонкой сеточкой врезались в мебель, придавая ей ещё более неприятный вид. Неприятный и тоскливый. Тоска одолевала меня, тоска мучила и угнетала. Холодное чувство, сжимавшее изнутри, всё не унималось, особенно напоминая о себе тогда, когда мой взгляд невольно встречался с голубе-человеком.

      — Мы привели новенькую, которая скоро пополнит их ряды, — донеслось до меня, тесно примкнувшей к шершавой стенке шкафа.

      — А девчонка-то миленькая, — от этих слов меня, тут же представившую весьма непристойные вещи, откровенно покоробило. Миленькая девчонка? Новенькая? 

Я не та, за кого меня принимают, кем хотят сделать. Я не пополню их круг. Я не стану покорно выполнять каждое их бредовое указание, выходящее за всякие рамки. 

Вновь захотелось сделать отчаянный рывок, разорвать верёвки, высвободиться и, подбежав к этому уроду, ударить по его нахальному лицу. Насладиться хрустом костей. Увидеть боль и страдание, мольбы и панику. Но, к сожалению, если кому-то и удалось бы такое сделать, то точно не мне, крепко привязанной к шкафу, обездвиженной и лишенной всякого оружия. Как же я жалела о том, что не сберегла пистолет, который почему-то казался мне совершенно пустой и ненужной вещицей. Однако менять что-либо уже было поздно.

      Самый толстый, с сальными пальцами и грязью под ногтями, принялся что-то выводить в воздухе своими пухлыми руками, знакомя своих коллег с каким-то планом. Человек с длинным крючковатым носом и копной спутанных чёрных волос залился противным смехом. По моей коже толпами пробежали мурашки. 

      Снова попыталась вырваться, как-то распутав злосчастные верёвки, но опять же тщетно, потому что путы не поддавались, только крепче смыкаясь на моей хрупкой руке и пережимая вены. Я ненавидела всё и всех, я хотела крушить и убивать. Меня бесила собственная немощность и бессилие. Но ещё хуже мне становилось от той мысли, что все эти испытания — лишь начало, а дальше меня, скорее всего, поджидало нечто ещё более омерзительное, нежели сидение с завязанными руками на пыльном полу в окружении компании ненормальных типов, поклонявшихся голубям.

      Переговоры закончились, смех стих, и отвратные руки вновь вцепились в мою кожу, причиняя боль. Меня тут же затащили в соседнее помещению, сплошь пропитанное запахом падали. Ощутив его, я поморщилась и принялась с азартом и ненавистью осматриваться. 

      Единственной мебелью здесь оказались большие фарфоровые чаши, грязные, грубые, заскорузлые. Они нелепо возвышалось посреди комнаты, создавая удручающее впечатление и, кажется, разнося по стенам омерзительный запах. 

      Скривившись, пытаясь справиться с тошнотой, я, подталкиваемая всё тем же мерзким типом, подобралась к сосуду и взглянула внутрь. Взглянула и тут же отвернулась, силясь подавить рвотный позыв. Ваза оказалась доверху наполнена окровавленными скользкими частями, оставшимися от голубиных вместилищ. Кишки, мозги, крылья — всё это плавало там, словно в супе, приготовленном кровожадным любителем сырого разлагающегося мяса. В мутном свете, исходившем от маленьких свечей, что висели над злосчастными вазами, эта картина обретала особенно мерзкий оттенок.

      — Чисти! — грубо приказал кто-то, толкнув меня лицом в эту плавающую гадость. К счастью, я, оказавшаяся в опасной близости с разлагающейся дрянью, успела вовремя вывернуться, не окунувшись в голубиные остатки.

      — Что? — недоумевающее спросила я, не понимая, что мне следовало чистить. Хотя если бы у меня была воля, я бы вычистила здесь всё, навела идеальный порядок. И в первую очередь вывела бы не грязь, а людей, устраивавших нелепые сборища.

      — Чисти вазу, вымывай всю требуху из остатков голубиных оболочек и раскладывай ее по комнате. Ясно?

      — Почти, — пролепетала я, упорно стараясь не кривиться. Несмотря ни на что, всех этих сомнительных типов, имевших на меня смутные планы, я определенно побаивалась, в результате чего не осмеливалась ослушиваться их указаний.

      — Что непонятно?

      — Как я должна всё это делать?

      — Руками. Своими драгоценными белыми руками. Забудь о своём прошлом. Теперь твои господа — это мы и стражи ада. — Мужчина криво ухмыльнулся, важно подняв свой массивный подбородок.

      — Но, по-моему, руками здесь я не так уж и много сделаю…

      — Захочешь — сделаешь. Хватит разговоров. Приступай.

      Он несколькими ловкими движениями проверил мои карманы, чтобы убедиться, не осталось ли в них никаких ценных вещей. Но его приятели все вытащили и забрали, все украли и вычистили. Поняв это, он глупо хмыкнул и, резко развернувшись, направился в основную комнату.

      А я стала копошиться в «солянке», булькавшей в фарфоровой вазе. Голые руки тут же увязли в скользкой холодной жидкости, расползшейся по ладоням; отвращение возросло, но, стараясь не думать о том, что находилось в сосуде, я занялась работой.

      Мне показалось, будто эта гадость забулькала где-то в моём горле. Во рту появился мерзкий привкус, словно я действительно глотнула частичку жуткого месива. Разумеется, это были всего лишь внушения, навеянные жутким отвращением, но впечатления вряд ли особо притуплялись.

      Вот мои руки были уже по локоть в этой крови, смешанной с прочими внутренними голубиными жидкостями; трупный запах всё глубже проникал в мои лёгкие, опутывал их невидимой пеленой. Приступы тянущей тошноты скручивали меня и замедляли работу. Но я, желающая поскорее управиться с отвратительным делом, старалась не отвлекаться на внутренние ощущения.

      Что-то склизкое и холодное, в тусклом свете приобретшее тёмно-бордовый оттенок, — наверное, голубиные кишки — обвилось вокруг моей ладони и упорно не желало отцепляться, как бы я ни пыталась стряхнуть его обратно в вязкую муть. Жутко хотелось закричать, позвать на помощь, но это было бессмысленно. Абсолютно бессмысленно. Единственное, что я могла делать, —это с усердием вынимать из котла требуху и тереть её руками, очищая от грязи и излишков.

      Я почему-то вспомнила, как дома чистила рыбу, также вынимая из неё потроха, но по сравнению с голубиными сюрпризами тот процесс был приятным и беззаботным занятием, дарующим душевную гармонию. 

      И зачем этим людям вообще нужны остатки беспомощных тел, проживших свой век? Для опытов? Для варев? Для ритуалов? Может, они ставили эксперименты, может, пытались воскресить прежнюю оболочку, чтобы она снова служила сотворившему её демону? Или хотели что-то слепить из кусочков птичьих трупов, успевших порядком разложиться?

       Гадость обвивала мои руки, скручивалась, забивалась под одежду и ногти. Множество мыслей роилось в голове, но, занятая работой, я не уделяла им внимания. Как будто мне было плавать, на все плевать. Кроме очередного поручения, ожидавшегося в ближайшем будущем, подорванной гордости и отвращения, плескавшегося во мне липкими, холодными волнами. Мерзость.