Сага о Золотой Змее

Уже три дня королева Ингрид сидела возле ложа последнего из своих сыновей, Сигурда, раненого отравленной стрелой. Лишь утром и вечером она уходила, оставляя вместо себя Фрейдис, чтобы обойти лагерь в Священной Роще и разделить ежедневные порции еды между уцелевшими людьми. И то, и другое она совершала всегда в одно время и с удивительной точностью, будто выполняла священный обряд. И никто из ее народа не видел ни слезинки на глазах королевы, не слышал ни слова жалобы. Она вся высохла, и Фрейдис каждый день с трудом уговаривала мать съесть хоть что-то. Но по-прежнему была вынослива, и люди, замечая ее за вечерним обходом, порой думали: даже если всем суждено умереть, эта железная женщина, превратившаяся в обтянутый кожей скелет, в висящем мешком платье, но с неизменно тщательно уложенными волосами, останется последней, кто с факелом в руках обойдет опустевшее пепелище...

Но все-таки Ингрид оставалась женщиной, и, видя, как сгорает в лихорадке ее последний сын, была близка к отчаянию. Она не раз видела смерть и понимала, что Сигурд умирает. За все время после ранения он не приходил в себя, лишь бредил поначалу, а теперь, совсем ослабев, тихо стонал. Кожа его раскалилась, как угли в горящей жаровне, и, хоть мать и сестра то и дело растирали его холодной водой из источника, это не помогало. И вот, в тот же день, когда Стирбьерн ушел в море за Золотой Змеей, Сигурд затих, перестав дышать. Мать медленно сложила ему руки на груди, поцеловала в последний раз и, выпрямившись так, будто ее суставы не сгибались, откинула полог шатра.

Харальда она нашла возле очага. Он обтесывал ножом толстую палку, вырезая древко копья, и с каким-то мрачным интересом наблюдал, как отколотые им щепки летят в огонь и сгорают одна за другой.

- Нашего сына больше нет, - голос Ингрид задрожал, когда она произнесла это, остановившись перед мужем, так громко, что ее услышали не только воины, бывшие рядом с конуногом, но и те, кто находился снаружи.

Печальная новость быстро облетела лагерь изгнанников. Шатер заполнялся людьми, пришедшими выразить конунгу соболезнования. Почти в каждой семье Сванехольма был хотя бы один покойник, иные же были выбиты почти полностью, но люди еще не утратили способность сочувствовать. Теперь для них, пожалуй, стали ближе конунг и его семья, что страдали наравне со своими подданными.

Сам же конунг, услышав страшное известие, несколько мгновений сидел у костра неподвижно, будто оглушенный. Потом медленно, точно бык под ярмом, поднял голову, встретился с женой взглядом. Объяви это кто другой - можно было бы сказать, что тот лжет или ошибается, но она не могла ни того, ни другого, и от того, что она сообщила, не было защиты.

- Значит, наш последний сын умер! - эхом повторил Харальд, и его лицо вдруг жутко исказилось, превратившись в маску злобного тролля. Все еще держа в руках нож и палку, он с силой сделал на ней три глубоких надреза, каждый раз откалывая по большой щепке. Подержал их на ладони и громко произнес:

- Хельги! Сигурд! Гутторм!

Произнося эти имена, он, одну за другой, швырнул в костер все три щепки. Потом переломил об колено палку и бросил ее туда же. И вдруг, вскочив на ноги, точно сразу помолодел, конунг Земли Фьордов дико закричал:

- Все погибло для нас! К чему нам притворяться живыми, остатки моего гордого племени? Зачем отсиживаться в Священной Роще, как трусы, пытаясь оттянуть неизбежное? Одно сокровище нам еще осталось, самое драгоценное из всех: доблестная смерть по собственному выбору! Я иду в свой последний бой, и вы ступайте за мной!

Он принялся надевать доспехи, свирепо оглядывая собравшихся ярлов и викингов, и своих уцелевших сыновей: Кнуда и Халльдора, Лодина, Карла и Ульва Черного. Те переглядывались между собой, не двигаясь с места, думая про себя, что отец и прежде их ни во что не ставил, а теперь с радостью отдал бы их всех, чтобы хоть один из законных сыновей ожил, будь это возможно. Наконец, Ульв решился: схватил конунга за руку, заступая ему дорогу. И вдруг заговорил горячо и убежденно, точно всю жизнь готовился именно к этой речи:

- Мой конунг, сейчас не время идти в бой! Дай хотя бы несколько дней, чтобы люди залечили раны, отдохнули, восстановили сломанное оружие. А еще - подожди вестей от Стирбьерна! Быть может, он и вправду убьет Золотую Змею, и тогда мы сможем победить. Да мы и так сможем, но не сейчас! Я понимаю, тебе сейчас больно, но не посылай людей на смерть. Не убивай свой народ!

Все, кто слышал речь Ульва, на мгновение замерли с раскрытыми ртами: уж такого никто не ждал, особенно братья! Но Харальд не удивлялся; он, точно раненый медведь, желал лишь мести врагу, и не признавал никого, кто пытался его удержать. Свободной рукой он замахнулся и ударил Ульва в лицо. Тот пошатнулся, и конунг крикнул ему:

- Если ты не трус, вооружайся и следуй за мной! И вы все! - он обвел бешеным взглядом собравшихся викингов, и никто больше не осмелился возразить. Даже Рольф Седой, скрипнув зубами, последовал за Харальдом. Не время было теперь отказываться от службы, даже если конунг обезумел. На выходе из шатра начальник телохранителей уловил шепот Фрейдис, прощающейся перед боем с ярлом Ингваром, и теперь был готов встретить свою судьбу...

Нападение горстки отчаявшихся викингов было столь внезапным, что в лагере Других Народов, расположенном к востоку от Священной Рощи, поначалу даже растерялись. Они, конечно, выставили надежную стражу на случай новой вылазки людей, но отряд Харальда смял ее так быстро, что никто не успел поднять тревогу. К тому же, воины Золотой Змеи, уже считающие себя победителями, отчасти утратили бдительность и никак не ожидали, что совсем недавно разбитый едва не на голову враг так быстро решится вновь напасть. Над лагерем разносились радостные вопли йотунов, опустошивших все запасы на развалинах Сванехольма, еще более громкие песни вперемешку с бранью - со стороны союзных им людей, устроивших пир и деливших добычу, и все это заглушалось громовым храпом троллей, а разбудить их бывает совсем не просто. В результате, первый натиск викингов оказался настолько успешен, как они сами не могли и надеяться.