Страница 40 из 95
- Хельги, сынок!
Хельги лежал лицом вверх, его лицо осталось спокойным, будто во сне. Только широко раскрытые синие глаза неподвижно глядели в серое осеннее небо.
В его груди, в самом сердце, торчала стрела с серым оперением.
Воцарилось тяжелое молчание. Никто не хотел верить своим глазам, никто не мог вымолвить ни слова. Младшие братья открыто плакали, обнявшись. Им сейчас не было дела до поучений отца о том, что мужчина должен в любой ситуации владеть собой. Да и конунг сейчас не видел их; он неподвижно замер, согнувшись, над телом старшего сына, только его широкие плечи вздрагивали.
Наконец, он произнес сдавленным голосом, будто каждое слово душило его:
- Как же это, Хельги, сынок? Вправду ли я вижу тебя со стрелой в груди? Скажи, что это сон, обман, наваждение! Ну, поднимись же с земли, улыбнись, как солнце, встающее над морем, и скажи, что останешься с нами! Но нет, ты лежишь неподвижно... Хельги, Хельги, скажи хотя бы, кто мог... у кого поднялась рука? Тебя все любили в нашей семье и повсюду в Стране Фьордов; откуда же прилетела эта стрела?
Тем временем на поляну вышли прочие сыновья конунга, придя на зов сигнального рога. Охотники расступились, пропуская их к месту преступления. И они тоже смотрели, потрясенные. Да и как поверить, что лучший из них - Хельги, которого весь народ без зависти звал Прекрасным, Лучезарным, - мог погибнуть не в бою от вражеских рук, а на охоте, от чьей-то стрелы?
Первым пришел в себя Рольф. Хоть он давно связал свою жизнь с семьей конунга Харальда, так что не мыслил себя вне ее, все же рассудительность не покинула его и теперь. Выяснить правду об этом чудовищном преступлении тоже входило в обязанности начальника телохранителей. И он, подойдя к Харальду, сказал несколько слов ему на ухо. Тот, казалось, не сразу понял, что происходит. Наконец, кивнул и снова склонился над телом сына.
А Рольф повернулся к внебрачным сыновьям конунга. Кто знает, что они могли сделать, уйдя с загонщиками в лес...
- Конунг велел мне спросить: у кого из вас стрелы с серым оперением? Хельги был убит именно такой стрелой.
На самом деле Рольф прекрасно помнил это без всяких вопросов, как и обо всем, что касалось семьи Харальда. Но, задав вопрос, он пристально оглядел всех по очереди, внимательно следя за их реакцией.
Вперед на два шага вышел Хаук, бледный, как смерть, растерянный не только гибелью брата по отцу, но и вопросом Рольфа.
- У меня, - не проговорил он, а недоумевающе промямлил. - Но о чем ты говоришь? Как это может быть, чтобы моей стрелой?
- Взгляни сам!
Хаук увидел и рухнул на колени рядом с телом брата, застонал, вцепившись пальцами в пожухлую желтую траву.
- Отец, это не я! - воскликнул он, вскинув глаза на конунга. - Стрела моя, но я не стрелял! Я не знаю, кто это...
Но уже все взгляды обратились на Хаука. Сперва недоумевающие, растерянные, потом - гневные, обвиняющие.
- Так это Хаук убил Хельги?! - воскликнул кто-то из братьев, и они разом надвинулись на него. Топор Стирбьерна уже взметнулся над головой обвиняемого...
Но в этот миг раздался голос Харальда, еще глухой и надрывный, но уже с вновь ожившими властными интонациями:
- Оставьте его! Все же он мой сын... как и тот, что лежит сейчас мертвым. Нельзя убить его, как собаку, сперва надо разобраться во всем.
Люди расступились, один только обвиняемый остался стоять на коленях перед конунгом, удерживаемый тяжелой рукой Рольфа.
Он вскинул голову и благодарно кивнул.
- Спасибо тебе и на этом, отец!
- Не радуйся: я не из-за тебя остановил их, - ответил Харольд. - Признавайся, ты ли убил своего брата Хельги?
Хаук снова поднял голову и взглянул в глаза отцу с отчаянием, но без страха:
- Я не убивал Хельги, клянусь кольцом Фрейи! Что могло меня заставить убить брата, которого я любил и почитал, как все?
- Желание завладеть чужой женой, например? - предположил конунг. - Думаешь, кто-то не видел, что ты влюбился в Герду сразу же, как она стала женой Хельги? Ты мог додуматься, что она, овдовев, согласится выйти за тебя...
- Когда я на пиру сказал ему о Герде, помните, как он подпрыгнул чуть не до потолка? - вмешался Йорм, который не мог дольше существовать, не вставив своего слова.
Но все были настолько потрясены, что никто даже не велел ему замолчать.
А Хаук сейчас действительно был похож на изобличенного преступника. Он, не понимаясь с колен, ссутулился, понуро опустил голову, так что прямые волосы цвета соломы закрыли ему лицо, такое же бледное, как у лежащего в двух шагах мертвеца.
- Я никогда не осмелился бы надеяться на такое, - прошептал он со слезами. - Разве Герда хоть взглянула бы на меня? Что я в сравнении с Хельги? Он один был достоин ее любви...
- Однако стрела твоя. Ты узнаешь ее?
- Я не знаю, откуда она взялась, клянусь! Я даже не стрелял сегодня, все мои стрелы в колчане.
При этих словах Рольф почему-то тщательно осмотрел стрелу с окровавленным наконечником, извлеченную из тела погибшего. Потом холодно поинтересовался у Хаука:
- Сколько стрел сегодня было в твоем колчане?
- Десять, как обычно. Я уложил их накануне вечером, и больше к ним не прикасался.
- Мой конунг, позволь мне осмотреть вещи твоего сына, подозреваемого в убийстве.
Харальд кивнул, и Рольф сорвал со спины обвиняемого колчан со стрелами, показал всем.
- Взгляните - серые! Точно такие же, как эта стрела, убившая Хельги. И, кстати, в колчане Хаука их только девять, а он клянется, будто ни разу не стрелял. Как же так?
- Я не знаю! Еще раз готов поклясться всеми богами: я сложил в колчан десять стрел, и не доставал ни одной! - только что Хаук едва не рыдал но теперь в его голосе послышался праведный гнев убежденного в своей невиновности.