Страница 7 из 165
- Дружба, начавшаяся со смерти, смертью и заканчивается. – произнес художник, едва Джонатан переступил порог его комнаты.
- Я возвращался с похорон и решил, что неплохо было бы с тобой увидеться. - сделав вид, что не расслышал предыдущей фразы Дориана, Джонатан вошел внутрь и затворил за собой дверь. - Рад, что с последней нашей встречи ты ничуть не изменился. - все же добавил он, пересекая комнату.
- Как все прошло? - Дориан обернулся, предлагая другу вина.
- После всех разбирательств, я могу вздохнуть спокойно, наконец. - Джонатан снял пальто и принял из рук Дориана бокал вина. Сделав глоток и ощутив в горле мягкий полусладкий ожог, он отставил бокал в сторону и заглянул Дориану в глаза.
- Мне хотелось бы знать, что ты имел в виду. - произнес он тихо, и взгляд его сделался совершенно невыносимым для художника. Дориан потер руки, прикасаясь к едва заметному шраму.
- Я не знаю. - вздохнул он, и боль свела его мышцы. – Это сиюминутное предчувствие вспыхнуло, оставив след внутри меня, и тут же пропало.
- Не доверяй предчувствиям, Дориан. Большего обмана и быть не может. - Джонатан в несколько шагов пересек тесную комнатку, рассматривая незаконченные картины на мольбертах. - Ты просто гений. - заключил он, но Дориан едва ли расслышал его слова. Он застыл, опустив голову, и мир исчез для него на мгновение. Его ребра сдавило предчувствием, от которого он не в силах был избавиться.
- Мне кажется отчего-то, что душа моя пронзена насквозь. - Дориан сбросил с себя оцепенение и сделал еще один глоток. - Она разбита на части, и я разрываюсь, не в силах понять, который из этих осколков мне выбрать и поместить в свое сердце. - Джонатан различил на его лице отчаяние, какого еще не видел.
- Я хотел бы помочь тебе, но боюсь, я не имею понятия, как это сделать.
- Я встал на опасный путь, и мой рассудок - я чувствую это, - мой рассудок больше мне не принадлежит.
- Дориан перегнулся через подоконник, всматриваясь в туманную пустоту улиц.
- Так сойди с этого пути. Ищи другую тропу. - Джонатан положил руку на его плечо и заставил отойти от окна. Затворив окно и задернув занавески, он различил смутный силуэт, отразившийся в стеклах.
- Я бы боролся, Джонатан, - Дориан прошелся по комнате, нервно сжимая и разжимая кулаки, - я бы боролся, чтобы сохранить то, что мне дорого, но разве мне дорого хоть что-нибудь? Ничто не имеет цену, когда ты так одинок. И ты, Джонатан, - Дориан встал напротив друга, - знай, если я совершу нечто ужасное, это будет означать, что я осознанно выбрал неверный путь. И тогда тебе придется меня оставить.
- Конечно. - Джонатан опустился на стул, выжидающе наблюдая за движениями художника. - Что-то еще? - спросил он, замечая, что мысль его друга была не закончена.
- Я доверяю тебе, Джонатан. - произнес Дориан, наконец, и это далось ему с большим трудом. - Но не оттого ли, что мне все-равно, кому доверять? - Он поднял на него глаза. Темные, прозрачные, они горели так, словно внутри его зрачков разверзлась огненная бездна. Бездонная пропасть мира его протянулась черной трещиной в его глазах, отражающих свет миллиардами звезд, сверкающих неземными огнями, подобными свечам, зажженным на алтаре.
Джонатан покачал головой, не находя ответа, и Дориан встал у окна, молча всматриваясь в затянутую сумерками каменную стену дома напротив. Единственное окно, слабо освещенное, чуть мерцающее за пеленой вечернего полумрака, притягивало к себе его взгляд. И он забыл о существовании мира, завороженно всматриваясь в трепещущую светом глубину, и осколки души по очереди примеряло его сердце, пока один из них не погрузился в него сквозь силу, наполняя кровь холодом и тьмой.
5.
16 октября 1849
Середина октября принесла с собой необычайные для Эдинбурга заморозки и непогоду. Одни холодные беспросветные дни сменялись другими такими же; солнце появлялось редко, и тучи словно застыли на небосклоне неподвижной нефритовой плитой. Холода эти и ненастья были столь необыкновенны, что казались навеянными сверхъестественными и всемогущими силами. Никогда еще осень не навевала столь безумную тревогу и печаль столь всепоглощающую и черную.
Любое неутолимое жизнелюбие настигала порча горькой печали, и человек увядал, что нежный цветок на снегу. Всех и каждого изъедал ледяной огонь безумия и отчаяния, взявшегося из ниоткуда и леденящим своим кипятком затопившим души, разогревшим язвы. Существование превратилось во всепожирающую лихорадку, и каждая человеческая мысль, казалось, была отравлена невероятным по своей силе желанием скорейшей смерти, и едва ли не каждый готов был принять ее, какой бы мучительной она ни была.
Странная энергия витала в воздухе, и люди, особенно наиболее чуткие, с ужасом ощущали прикосновение ее к своему сознанию, ощущали то, как их затягивают в непознаваемые пучины скользкие руки вершащей правосудие смерти. Мир словно бы вычищали от любого проявления чрезмерной силы или же готовили к великому его падению, грандиозному концу. Когда разум человека остывал, когда тело его засыпало, душа видела во снах восстающие со дна тела набравшихся силы демонов земли и руки их, простертые к небу, к богам космоса, к далеким мирам, холодным и обитым железом. Страх и благоговение пробирали человека до костей, и он просыпался в холодном поту и более не желал погружаться в сон, таящий в глубине своей истины столь непостижимо жуткие, что разум отказывался их принимать.