Тени Звезд

- Вы правы. Вы совершенно правы. Смерть — небытие. Отпускать в него кого-то невыносимо.

- Я терял близких. - Дориан ощутил, как от холода его снова начинает бить дрожь. - Я терял свою мать, своего отца, своего дядю. Я отказался от собственных братьев, и это худший из всех моих поступков. - он прикрыл веки, и размытые, лишенные краски картины воскресли в его голове.

Он вспомнил детство — эти минуты безумного счастья, оставленные позади в тех далеких краях, где обитает лишь память, где призраками прячутся воспоминания и дыхание чувств стучит кровью в их сердцах, похолодевших и едва живых.

Скрипнуло что-то внутри, что-то острое ударило в грудь. Воспоминания пронеслись в зрачках мгновенной космической вспышкой и заполнили все его существо, все границы его сознания от края и до бесконечности.

Состояние полной отрешенности пришло на смену боли столь же незабвенной, сколь и осколки картечи, навеки заключенные в живой плоти воина. Воспоминания - эти лучезарные нити, приковавшие смертных ко дням давно минувшим — они завладели гораздо большей частью его существа, чем должна была быть им отведена.

Воспоминания восставали картинами, сотканными из искрящегося света, из света столь ослепительно белого, что все пропадало в нем, выцветало и преображалось, но суть их оставалась ясна: насыпь щебня на дне родника, чьи воды отражают свет солнца, подобно зеркалу.

Перед глазами Дориана восстало незабвенной картиной утро у дома среди ароматов карминовых роз, среди переплетенных прутьев винограда, там, где расстилаются холмы цвета охры, салатового листа и пшеницы, нежно пахнущие жухлой травой, цветами, теплом и пылью, и влажной плодородной землей.

Из копны света появилась фигура старшего брата, тогда еще совсем мальчишки, приземистого и крепкого, каким, повзрослев, он никогда не был, и глаза его блеснули так близко светом столь неестественным, что Дориан невольно отшатнулся от своего видения. Но секунду спустя все встало на свои места: лед, обволакивающий черную жемчужину — вот истинный цвет глаз Торвальда, цвет невообразимо прекрасный, отражающий небо, и столь же глубокий, сколь Мировая Бездна. Взгляд этих глаз всегда таил в себе угрозу, он был столь необыкновенен, что порой казался порождением сверхчеловеческой силы, он словно бы отражал миры идиллического, цветущего небытия, миры столь далекие, что светлый островок человеческого разума, тонущий в океане неопознанных граней своей сущности, не в состоянии принять их, как не в состоянии он принять миры, наводящие на сердце человеческое ужас безотчетный, космический, столь великий и столь невыразимо безобразный, что пучины его влекут к себе разве что безумцев, ради любопытной природы своей готовых подать к столу кровожадных чужих богов свою пламенную душу.

Густые копны волос Торвальда утонули в снопах света. Цвета белого золота, они сверкали столь ослепительными белоснежно-желтыми переливами, что сами солнечные лучи казались продолжением этих локонов.

Кожа его впитывала в себя всю нежность солнца в первые часы его бодрствования и отливала чуть видимыми пятнами легкого первого загара после долгих холодов зимы.

Образ старшего брата сменился новым видением: глаза, подобные бледно-янтарному золоту. Они так редко возникали в его воспоминаниях, что он начинал воображать, будто их и вовсе не было.

И, наконец, Джаред. Любовь к нему была особенным чувством, каплей света в неотступно преследующем Дориана мраке, нитью, способной вывести его из лабиринта всех его страданий. Если когда-нибудь возможно было воздвигнуть человеку в своем сознании пьедестал столь высокий, что он, этот человек, превращался в смысл жизни, и вся душевая сила начинала уходить лишь на благо ему, то Дориану это удалось. И расставаться с младшим братом и ставить на его место новый неодушевленный фетиш было равносильно смерти. Бесполезно было надеяться Дориану на то, что рассудок его не помутиться от этой утраты. Безумие свое он смог принять только и только тогда, когда надежда вернуться домой полностью себя исчерпала.

Унылой задумчивости поддался и Джонатан. Пусть в голове его и не бродили осколки воспоминаний столь яркие, но все же кое-что проскользнуло и в его холодном сознании. Видения те были, однако, лишь серым туманом в мозгу, постепенно открывающим картины, лишенные всяких чувств и вызванные не ими. Стряхнув с себя дымку былой грусти, Джонатан выпрямился во весь рост и поглядел на своего спутника, дожидаясь, пока тот очнется от раздумий.

- Вам направо? – спросил Дориан, наконец ощутив на себе его взгляд.

Джонатан кивнул, но лишь из вежливости, не желая оставлять без зонта своего спутника. Они сошли со ступеней, и туман сомкнулся над их головами, и в призрачной тени улиц, он двинулись в сторону дома художника.

4.

12 октября 1849

Из всех чувств, доступных человеку, из всего, что имеет власть породить дружбу, Дориан и Джонатан избрали самое несовершенное орудие — безразличие. Впрочем, они — люди равнодушные и холодные - вряд ли смогли бы найти иные точки соприкосновения. Так или иначе, они быстро стали предпочитать кому бы то ни было общество друг друга.

Не желая погружаться в мысли о будущем, они еще меньше желали думать о прошлом: едва ли воспоминания о жизни, что оставила их за чертой смерти, соединившей их, были из тех, к которым стоило возвращаться. В давно минувших днях они не могли отыскать лекарство от бесконечно туманного настоящего. Они ощущали, как нити судьбы сшивают воедино их жизни, но ожидать от грядущего света было бы ошибкой. Они закрывали глаза, и видели свое прошлое, но никогда не решались заговорить о нем. Будущее, оставаясь в тени, пугало их еще сильнее.