Страница 78 из 110
Впрочем, в чем состоит начало творчества – разве с этим определением нет проблем? Да тут их еще больше! Творческий процесс непредсказуем, он вообще не поддается описанию, поскольку находится за гранью общепринятых схем, за гранью логики. Он приходит к тебе, сваливается из ниоткуда и захватывает тебя целиком – не отвертеться… Вдохновение – легкое, как бабочка над цветком, неуловимое, невесомое, просто несуществующее… Это то редкое, что подарено человеку Богом без всяких объяснений. Заметим – подарено далеко не всем. Почему? Разве не мог Творец приобщить к творчеству каждого, сделать всех гениальными? Наверное, мог, но как тогда можно было бы отличить великое от обыденного? Как можно было бы заметить "Сикстинскую мадонну" или "Джоконду" в ряду похожих полотен? Как можно было бы услышать Сороковую симфонию Моцарта или Первый концерт Чайковского, если отовсюду бы звучало нечто подобное? А Слово? Разве существует необходимость, чтобы Словом владел каждый? Если все будут писать – кто останется читателем? Это как в военной авиации: есть ведущие в звене, а есть ведомые. Кому-то дано принимать решения, а кому-то – им подчиняться. Кому-то дано говорить, а кому-то слушать. Следует только помнить, что Слово – это движение. Слово – есть воплощение мысли, выраженной устными или письменными символами. А поскольку сама мысль подвижна – вслед за ней подвижно и Слово. И пока это так – продолжается жизнь. И пока это так – ширятся страдания, потому что творчества без страдания не бывает. ОН так задумал…
***
" Перед тем, как уснуть, промелькнула в голове неясная мысль о тебе, не словами, а каким-то странным образом – как газо-пылевая туманность. Вот, жаль, что ты далеко и Атлас звёздного неба смотрю я одна. Много бы ты мне мог порассказать, думаю я, засыпая... И ещё думаю, смогу ли я за это время долететь до тебя мыслью? И за этот час приснился сон – тоже про тебя, только мы были не люди – а вот эти туманности, или частицы – мы носились где-то в космосе и никак не могли встретиться. Зазвенел будильник на телефоне, открыла глаза и никак не могла понять – кто я, где я... почему тут... и одна?.. ведь ты только что был рядом... и зачем я сюда сегодня – с утра... тут пусто и безлюдно... и не видно следов человека... за моим окном пусто и темно – и здесь пусто и темно также... я знаю, чтО это – это начало полярной ночи, начало пустоты и одиночества... я ничего не прошу... и пусть бывают в полярной ночи северные сияния – но у меня не та широта, чтобы им быть... да и когда взгляд всё время вниз... от того, что груз тяжек... трудно заметить сияние в небе... и Солнце... и Луну... заметишь отражённый свет, подумаешь: как счастлив тот, для кого они светят... без зависти – потому что понимаешь: раз Бог не дал, значит, недостойна... и бредёшь себе дальше своей дорогой... и глотаешь свои горькие слёзы, склонив голову... чтобы не увидал никто...
Я ведь начала писать – снова… уже несколько стихотворений тебе послала, ты мой первый читатель. Знаешь, Андрей, как-то так радостно от этого! Будто какая-то опора в жизни опять появилась, какая-то цель, что ли… писать, мучиться от того, что никак не подберешь слова… рифму… Тут только жаловалась, что в школе устаю, а сама про стихи… От них я не устаю, от них – тепло, от них – свет в душе, от них – смысл жизни, наверное… Пафосно сказала, да? Но это же правда. И всё это ты всколыхнул во мне! И волны, как на море, накатываются, накатываются… Прости, не могу думать о тебе только как о де Брие… не могу…
Боже мой, думаю, сколько в нём трогательной, щемящей этой нежности, этой осторожности, словно хрупкий сосуд в руках. Даже от того, кто со мной был наяву, в физическом плане, я не получала столько заботы, столько ласки... никто не спрашивал, хорошо ли мне, сладко ли, тепло или прохладно. А ты мягок, нежен и ласков так, как, наверное, ждёт женщина от любящего мужчины. Просто за всю мою жизнь никому не было интересно – про меня, что я чувствую, что я думаю, что меня огорчает или радует. Тебе – это интересно – всё. И почему считается, что по-мужски – это обязательно сухо и сдержанно. Мне кажется, по-мужски – это сильные чувства, это бережно и нежно, это так – как ко мне относишься ты. Думала ли я, что Бог мне даст такое счастье? И, наверное, всё-таки хорошо, что мы далеко. Представь, что я бы обрушилась на тебя со всею своею любовью в непосредственной близости. Наверное, крышу бы снесло у обоих. А так – можно жить без потерь. И знаешь, после твоих писем – хочется летать и всех любить – а уж тебя-то – целовать во все места, обнимать, залезть под руку и мешать работать, потом, нахохотавшись, сесть рядом, положить голову на колено и просто наслаждаться близостью тебя, покоем, умиротворением, пока ты работаешь... если ты сможешь, конечно, работать…
Прости, я не сдержалась, а удалять… не поднялась рука…"
***
"А знаешь, я, когда начинал писать стихи – в периоды школьных влюбленностей, – мне казалось, что так глубоко и проникновенно не пишет никто. Представляешь? Ну, в юности каждому, кто пишет стихи, кажется, что он – непревзойденный поэт. Я просто был поглощен всем этим: постоянно влюблялся и постоянно писал. Не то чтобы метался в своих чувствах, а просто мне хотелось любить всех! Полно было вокруг хороших девчонок, повезло! А количество любви, заложенной в меня, видимо, было достаточным именно для этого. Я уже тогда где-то в глубине души ощущал свою особенность, отличность от других, но не думал, что это всё настолько затянется – практически навсегда. И стихосложение, и душевные муки…
Я стремился отыскать адекватную форму своим мыслям, своему страданию, сначала юношескому, потом – повзрослевшему. Днем набирался впечатлений, терпел, не торопил событий, оставляя самое сокровенное ночи.