Страница 66 из 81
– Мы что, психи в лечебнице, к чему нам эта солома на стенах, – небрежно и задорно бросил я Марине Павловне, которая сидела на посту и переписывала назначенные таблетки в какой-то свой блокнот.
– Прости?.. А-а-а, это. Да чего ты так. Просто, – она понизила голос, – дочка главврача инвалид, на домашнем обучении, и вот – хобби у неё такое. На всех этажах её поделки есть, а главный всё под стекло засунул и сказал развесить, мол мир лучше становится благодаря этим поделкам.
Я присмотрелся к моему отражению, наложенному на ровные соломенные волокна, и заметил, что взгляд у меня изменился, стал более диким, что ли. Войдя в палату, я встал в центр и демонстративно потянулся руками к потолку, встал на носочки и с бодрым, нарастающим «О-а-а-а-о-а» повернулся к деду Грише.
– Всё дед, будем прощаться. Я отчаливаю.
– Чего прямо прощаться? Если встретишь в транспорте, ты уж место уступи, – улыбнулся старик.
– Обязательно.
Я закинул шмотки в пакет, аккуратно заправил свой кусок поролона, сложил больничную пижаму ровным квадратом на угол кровати и, ещё раз посмотрев в окно на одинокий фонарь, мирно спавший дневным сном, подмигнул ему и распрощался с палатой, надеясь, что это навсегда.
Когда я вышел на улицу, мне в лицо ударило майским ветром. Это особенный ветер, с привкусом сирени и майского жука, с привкусом демонстраций и парадов. Ветер, бушевавший последние дни, утих, и зелень заблестела уже почти летней теплотой.
Я спрыгнул с третьей ступеньки и почувствовал укол в затылке и почесывания в носу. Что это? Запахи весны или требование. Требование новой дозы кокса. Э-э-э-э, организм, потише. Подожди пока домой приду, в конверте ещё что-то осталось.
–35–
Мясорубка нашей жизни снова завертелась: я ударился в творчество, прочно подсев на «приветы» от Сэнсэя. Деньги, которые я хранил в старой книжке о графе Монте-Кристо, и которые когда-то скопил на леваках, быстро заканчивались.
Мой распорядок дня свалился на одинаковые рельсы: подъём, утренняя доза и бегом на репетицию. Контора сняла для нас небольшую студию, хотя возможно это была их собственная. Стоя в коридорах большого здания, что поначалу шокировало, ведь в голове некоторое время сидели воспоминания о романтике нашего подвальчика, я замечал лица, которые мелькали на телеэкранах. Зомбоящик я, в принципе, смотрел не часто, но порой заглядывался на огромные телевизоры, расположенные на площадях города.
Пацаны стали работать более скрупулезно. Богдан взял себе препода по бэк-вокалу. Крис почти бросил пить, а Боцман… Боцман и так был крут, барабанил в свои барабаны и ему было всё по барабану. Мозги стали работать в быстром режиме.
К нам стал заходить продюсер, весёлый мужик сорока лет. Его выделяли вечно улыбающиеся глаза, козлиная бородка и то, что он знал все песни AC/DC, ну, по крайней мере, он так говорил. Звали его Миша. Обращение к себе по отчеству категорически пресекал, да мне лично и наплевать какое у него там отчество. С парнями стали называть его просто – Миша-продюсер. Он много шутил, подбадривал, если что-то не получалось и восемьдесят процентов времени пялился в телефон. То звонил кому-то, то вёл переписку. Иногда мы смеялись с его важного вида, а он, улыбаясь, говорил, что у нас своя работа, а у него – своя. Всё серьёзно и по-взрослому.
Я не ожидал от ребят такой прыти. Сам старался не отставать, так как на меня были возложены обязанности по написанию текстов для песен из нашего первого альбома. Май уже двигался к концу, когда я, угашенный двойной дозой кокса, скрёб на полу у себя в берлоге текст трёх новых песен. На утро я увидел, что заблевал блокнот, в котором были написаны слова, а на нарисованном нотном стане я пытался придумать примерную мелодию – всё это страшно воняло рвотными массами. Меня чуть вновь не стошнило. Но не беда. В голове была тонна бодрости и вагон счастья, даже дозу не хотелось.
Я поднял с пола плотные листы бумаги, вымазанные мной ночью, и сунул под струю из крана. Блевотина была сбита напором в чёрное очко слива. Окно нараспашку – бумаги на край. Ветер уже было позарился на плоды моего наркотического вдохновения, но я прижал второй конец металлической линейкой и в качестве груза использовал зимние башмаки, тяжелые, как будто десять кило снега в них где-то спрятался и до сих пор не растаял. Через полчаса должны быть сухими. Я засобирался.
На скорую руку закинул в себя бутерброд без колбасы. Это отличный рецепт – нужен только кусок хлеба да кетчуп.
Богдан звонил ещё с утра, дважды. Предупреждал, чтобы я оделся как человек, вроде как Миша обещал сегодня свести нас с большими людьми, которые, опять же по его словам: «Многим открыли дорогу в шоу-бизнес». Кто, чего и кому открывал я не знал, но знаю, что если опоздаю, то Боцман настучит мне барабанными палочками по башке.
Но запахи ещё не выветрились, поэтому я рухнул на кровать. Мягкая, она в какой-то момент полностью мной овладела, и я чуть не заснул. Встрепенувшись, я потянулся в щель между стеной и кроватью. Это был мой тайник, там лежали три неисписанных, украденных когда-то из офиса блокнота и пачка «Снегурочки», офисной бумаги, всё оттуда же. В верхнем левом углу вывел: «Мама». И пробил ручкой бумагу. Вот же дрянь такая, ты же принтерная, должна быть более твёрдой. Полез под кровать, там у меня валялось пару книг и журналов. Достал плотное глянцевое издание. Вот и «Playboy» пригодится. Я обрадовался удобству, которое мне предоставил главный архитектор фантазий американских подростков и снова начал выводить корявым почерком «Мама». Нет – «Дорогая мама». Ну, это обращение, а что дальше, с чем же мне, мама, к тебе обратится. Я задумался, невольно стал грызть ручку и вспоминать, как мама ругала за дурацкую привычку. Что-то образовалось в горле, комок, что-ли. Так вот они какие. Какой вкусный колпачок, если в него глубже врезаться зубами можно и кайф словить. Зубы стали ныть, но я вцепился в дурацкий колпак как бойцовский пёс в шею жертвы. Нижние веки стали сокращаться, фокусируя влагу на зрачке. Обращение к матери стало расплывчатым и задрожало.