Страница 12 из 15
Вот Шляпсу такой образ в голову никогда бы не пришел, а насекомым в его голове – подавно. Чушь какая-то.
Тем более, после всего, что случилось за день.
Но даже обитатели пятизвездочного отеля в голове люминографа не были готовы к следующему удару, не то чтобы смертоносному или шокирующему, а просто… раздражающему.
Вроде бы, дверь домой открылась нормально, без приключений – Шляпс спокойно разделся, отложил светопарат в сторону и хотел было переодеться во что-то более удобное и остаться дома, но взгляд его упал в угол комнаты.
Тараканы в голове забили в барабаны, а Шляпс закатил глаза к небу и тяжело вздохнул. С этим днем точно что-то было не так.
В углу вовсе не притаилась мышь, или парочка-другая обычных тараканов – для начала, в Хрусталии таких животных просто не водилось, по крайней мере, в домах. Горожане всегда вычищали и начищали все, что только можно, не просто до блеска, а до дыр – рассказывали, как некоторые чистюли перестарались настолько, что им пришлось заделывать буквальную дыру в стене. А все началось просто с того, что они не могли оттереть безобидное пятнышко.
Шляпс, конечно, выбивался из общегородского настроения. Слишком сильно на чистоте и аккуратности он повернут не был, но все равно порядок и вымытые полы любил.
Даже если каким-то невероятным образом в доме люминографа завелось бы племя насекомых, или обосновалась республика мышей, дело было за малым – одних вытравить и раздавить, других – выселить и казнить на мышеловке, этой жестокой гильотине от мышиного мира.
Но в углу дома маячила очередная магическая аномалия.
Иногда Диафрагма думалось, что надо было учиться на волшебника – можно и от аномалий на раз-два избавляться, просто зажигая огонек, и… делать много других полезных штук.
Вот тут механизмы разума господина Шляпса начинали с грохотом скрежетать и скрипеть просто из-за того, что «других полезных штук» волшебники особо и не делали. По крайней мере, ничего из того, что могло особо сильно пригодиться в хозяйстве.
Каждый раз вновь и вновь натыкаясь на эту мысль, Шляпс успокаивался и возвращался в менее раздраженное состояние, чем обычно – то есть, с ним хотя бы можно было спокойно общаться.
Снова тяжело вздохнув – этот звук дополнением прилагался к господину Диафрагму, – люминограф вновь начал одеваться. Уровень раздраженности и безэмоциональности вырос позиции так на две – любой психолог забеспокоился бы таким состоянием ядерного реактора души.
Шляпс рванул на улицу, даже не хлопнув дверью. Такие жесты недовольства работают в гостях, а у себя дома – только дверь портить.
Свет в небольшом коридорчике как-то панически моргал, вспыхивая зеленоватым и снова затухая.
Такой оптический трюк – хотя какой там трюк, просто проблема с лампочкой – творил настоящие чудеса. Глиццерин Пшикс, еще несколько минут назад абсолютно спокойный, начинал нервничать и сам был готов вспыхивать в трясучке, как магическая лампочка.
В ожидании похода к начальству, которое само просило тебя зайти, можно готовиться только к двум вещам: к нагоняю или к похвале. Второе случается реже, и сейчас приятными словами от главного режиссера пахло так же сильно, как вода пахнет вином – иными словами, никак.
У двери в кабинет режиссера раздались шаги, затем приглушенные голоса, а потом оттуда вышел сам господин Увертюр, буквально под руку ведя какого-то человека.
– Вы точно уверены, что не сможете поставить эту пьесу? Она мне приснилась, там ведь столько всего… глубокого! Это точно понравится публике!
– Господин Тряссунчик, я же вам уже все объяснил. У нас здесь главный городской театр, мы вообще лицо города! Идите со своей идеей куда-нибудь в другое место, туда, где думают только об искусстве. А мы учитываем и более насущные вещи…
– Но я уже ставил этот спектакль в другом месте! И всем понравилось! – господин, которого Увертюр потихоньку выводил из кабинета, трясущимися руками поправил пенсе.
– Я же вам говорю, смысла-то в вашем творении хоть отбавляй. Но мы ставим то, что востребовано – либо приходите к нам с переделкой чего-то классического на свой гениальный лад, либо нужно что-то скандальное и эпатажное, а не просто глубокое! К тому же, никто не хочет утонуть в вашем творении – это, знаете, уже слишком.
Главный режиссер хищно кинул взгляд на пиротехника.
– Так что приходите с чем-нибудь другим. В другой раз. С таким, чтобы это про-да-ва-лось, понимаете?
– Но это же чистой воды жадность и жажда наживы!
Говорят, что правда режет глаза. Увертюру она эти глаза напрочь выколола.
– Мы тут не можем заниматься благотворительностью! Если мы поставим спектакль, который не окупится, то нам не на что будет ставить его в следующий раз…
– А как же чистота искусства? Как же самовыражения того, что рождается у нас в голове и приходит во снах?!
– Слушайте, вы… а, пес с вами. Господин Пшикс, зайдите ко мне. У меня к вам очень серьезный разговор
Увертюр вручил господину стопку бумаг, а Глиццерин тем временем легко, как подхваченное ветром перышко, пролетел в кабинет, успев шепнуть «соболезную».
Дверь захлопнулась. Господин Тряссунчик помял дрожащими руками свою тринадцатую трагедию (при наличии еще пяти комедий и где-то трех пьес, жанр которых он определял как «современно-современная пьеса»), а потом, смешав рой разных мыслей в один титанический вывод, выпалил, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Ну ничего! Посмотрим, как вы запоете, кога я помру! И почему обязательно надо скончаться, чтобы тебя назвали классиком?..
Глиццерин уселся в мягкое кресло перед ажурным рабочим столом и даже подуспокоился – лампы в кабинете режиссера горели медово-желтым и, что важнее, не мигали.
Но потом пиротехник увидел перед собой лицо Увертюра и снова запаниковал, как овца перед стрижкой.
– Правильно, на вашем месте я бы тоже нервничал, – хмыкнул массивный режиссер, усевшись в кресло. Его рыжие бакенбарды горели лесным пожаром, который ни за что ни про что вот-вот пожрет Пшикса.
– Итак, господин Пшикс. После сегодняшнего… кхм, спектакля, я собирался наконец-то повысить вас – все-таки, эти дымящиеся штуки работали прекрасно.
– Спасибо, – слова Глиццерина отдавали легким привкусом надежды.
– Рано радуетесь, Пшикс. После того, что произошло по вашей милости, боюсь, мне придется только понизить вас в должности.
– Тогда уж лучше увольте, – сказал пиротехник, тут же пожалев. И без того беспорядочная прическа его будто тоже запаниковала, по светлым волосам пробежало легкое, колючее напряжение.
– Как хотите, – пожал плечами Увертюр и достал из кармана длинного красного пиджака карандаш. – Тогда увольняю, прямо сейчас.
– Я ведь ничего не сделал! Вы сами сказали встречать люминографа.
– Не напоминайте мне про этого… ладно, опустим, кого конкретно. От него, как и от вас, сегодня были только одни проблемы, – надулся режиссер. – А что касается моих слов… да, я сказал это, но вы должны были в первую очередь проверить пиротехнику, потому что она опаснее дыма! Искры, Пшикс, искры!
– Но вы сегодня утром сказали уделить больше внимания дыму и зеркалам…
– Не важно, Пшикс, не важно! Хотели увольнение? Получайте!
Увертюр достал лист бумаги и стал что-то на нем калякать, а потом посмотрел на шокированного пиротехника и добавил ложку меда в бочку дегтя:
– Мне право очень жаль, Пшикс.
Глиццерин включил скорость мозговой машины на максимум. Возможные варианты отступления и спасения рождались с колоссальной скоростью – и вот, появился спасательный круг, за который можно было ухватиться.
Правда, круг этот был обит смертоносными ядовитыми шипами – скажи ты что-нибудь хоть чуточку не так, и все, пиши пропало.
Но делать было нечего.
– Вы знаете господина Чернокнига? – аж зажмурившись, скороговоркой произнес пиротехник.