Про Лису

Изумруд для Лисы

- Солнце, - лениво изрек Пианист, глядя в окно их маленькой кухни через светлые занавески с занятными бабочками. В этом незамысловатом слове именно теперь было немало значения. Первое ясное утро за три недели хмурого неба, выплескивающего свои слезы то громким плачем, то едва слышными всхлипами.

Он сунул руки в карманы и смотрел, чуть щурясь, как по улице на велосипеде, быстро вращая педали, мчит почтальон. Губы Пианиста едва заметно улыбались. Потом он резко отвернулся от окна, откинул со лба влажную черную челку и подмигнул Лисе.

- Солнце, - подтвердила она и допила лимонад. Он был кислым до невозможности, но она этого совсем не замечала. – Теперь станет душно.

- Это лучше, чем если бы у нас выросли плавники.

- Ты просто не любишь дождь, - Лиса поднялась, услышав, как звякнула крышка почтового ящика.

Пианист проследил за ней взглядом. И помолчал. Он действительно не любил дождь. Тот бил по подоконнику, отдаваясь в висках. Его можно было заглушить только музыкой. Иначе он возвращался туда, куда возвращаться не хотел. В жидкую грязь по колено. В струи воды по прилипшей к телу одежде. К невыносимому холоду, который казался хуже адова пламени. И тогда он снова чувствовал тяжесть тела того, кого тащил на себе столько шагов, что не счесть. И не слышал больше запаха крови – о, он ненавидел запах крови – его тоже смыло дождем. И ощущал холод внутри, отбрасывая странные вопросы о том, почему не касается больше прерывистое дыхание его шеи. Потом раздавался голос Лионца. Этот голос Пианист слышал раз за разом. «Он умер». И по мерзлой земле скользили пальцы. Под ногти забивались мелкие камни. Физическое было прежде всего. Инстинкты были сильнее мыслей. Раз за разом он видел это в своих кошмарах. Почему это? Ведь было худшее. Гораздо худшее. Но приходило это.

- Домой на обед я не успею, - проговорил Пианист, зная, что ей это и так известно.

Она чуть пожала плечами в ответ.

- И на завтрак опоздаешь. Я помню. Но тебе ведь это нравится?

- Моя жизнь мне нравится, - усмехнулся он.

Она кивнула и вышла из кухни.

На много часов Лиса оставалась одна. Она не любила, когда он задерживался у Бернабе. Часто просыпалась, прислушиваясь к ночным шорохам, смотрела на часы, курила, пыталась снова заснуть, чтобы проснуться меньше, чем через час. Теперь же этот старый дурак затеял танцевальную ночь, утверждая, что такова местная традиция. И по странному стечению обстоятельств в Ренн приезжал Изумруд.

За время войны они виделись лишь однажды. Бесконечно давно в Париже, занятом немцами, когда она получила разрешение выступать в лагерях и военных частях. Но с тех пор они часто писали друг другу. Их неосуществившийся брак перерос в теплую дружбу. Она оставалась в ее жизни, когда ушел Пианист. И порой Лиса верила, что его письма и возможность на них отвечать стали надежной поддержкой, когда ее мир неумолимо катился в пропасть, из которой не выбраться.

Она механически перебирала в шкафу вещи, с улыбкой вспоминая короткое письмо Изумруда в ответ на ее сообщение о смене адреса. Даже не письмо, записка. О том, что он приедет.

Любимая юбка была с сожалением отброшена в кресло. Она еще сходилась на поясе, но дышать в ней было уже невозможно. А Изумруда хотелось покорить. Она и сама не знала зачем. Но желание нравиться всем окружающим и видеть это в их глазах было необходимо ей, как воздух, если не сильнее.

Сидя в нижней сорочке перед зеркалом, тщательно расправляя накрашенные тушью ресницы, Лиса услышала, как негромко хлопнула за Пианистом дверь. Она откинулась на спинку стула и придирчиво осмотрела себя. Молодая женщина напротив не могла оставить равнодушным того, кто будет на нее смотреть, вне зависимости от ширины ее талии.

Это чувство добавило ей уверенности, когда она стучала в дверь номера небольшой гостиницы, в которой остановился Изумруд. И это же чувство было полностью оправданным – во взгляде бывшего любовника отразилось откровенное восхищение.

- Наконец-то! – было первым, что он сказал.

- Да-да, я опоздала, - отозвалась она, подставляя щеку для поцелуя.

Он быстро коснулся губами теплой кожи лица и отстранился. Еще несколько мгновений рассматривал ее, а потом изрек:

- Хорошеешь. Когда только остановишься?

- Стоит ли? – удивилась Лиса.

- Если ты хочешь, чтобы шлейф твоих поклонников разросся от горизонта до горизонта, то, конечно, не стоит. Будем здесь или пойдем куда-нибудь?

- Давай прогуляемся. Потом можно где-нибудь пообедать. Здесь попадаются очень милые места, - она помолчала и задумчиво добавила. – А мне казалось, тебя не особенно смущало количество моих поклонников.

- Ты певица. Это нормально.

Он подмигнул ей и, взяв с тумбочки ключ от номера, вышел из комнаты.

Изумруд был старше Лисы почти на пятнадцать лет, но теперь, как и тогда, выглядел моложе своего возраста. Он был худ. Легкая седина не бросалась в глаза – пепельный оттенок его волос скрадывал серебро. Лицо никогда не было красивым. Среди мелких черт выделялся рот. Большой, мясистый, энергичный. Он был предметом шуток самого Изумруда – он утверждал, что когда смеется, то уголки его губ почти касаются ушей. Но этот самый рот он носил с королевским достоинством. Впрочем, в его жилах текло немного монаршей крови.

Он подставил ей локоть, улыбнулся и тут же сообщил:

- Я вчера ужинал в чудном ресторанчике у реки. И на набережной хорошо.

- А ты уже успел освоиться, - она взяла его под руку и на мгновение почувствовала себя королевой, отправляющейся на прогулку. – Я думала ты проездом…

- Если помнишь, я всегда быстро осваиваюсь. Это не всегда играет мне на руку. Но позволяет выглядеть уверенным.

- Я помню, что у тебя всегда есть основания для уверенности.

Они неспешно шли к набережной Шатобриан по городу, который жужжал ульем. Ни минуты не умирая, он возрождался. Теперь, спустя несколько месяцев после окончания войны, оставалось смотреть, как в домах появляются люди. Как вокруг шумят и суетятся строители. И витрины. Были витрины. Снова были витрины, не оклеенные, как прежде, замысловатыми узорами, будто назло, будто доказывая, что жизнь продолжается. Теперь они были чистыми. И жизнь действительно продолжалась. Южные районы, сметенные в бомбежках, начинали расти заново. Все возвращалось. Даже то, что навеки казалось утраченным.

Вопреки ожиданиям Лисы душно не было. Ветер от воды касался их лиц и одежды, чуть трепля ее. Но дождя, похоже, уже не надуло бы. Дожди тоже закончились.

- Тебе здесь нравится? – негромко спросил Изумруд, когда они остановились у края реки Вилен.

Лиса долго смотрела на воду, неспешно плескавшуюся в своих бетонных одеждах, потом подняла глаза на спутника.

- Нравится. И не вздумай смеяться! – деланно возмутилась она.

- К чему смеяться, если не с чего? – удивился Изумруд. – Здесь все другое. Париж сейчас тоже другой. Не буду лукавить, иногда я скучаю по нашему с тобой Парижу.

Лиса не отводила от него своего взгляда. Медленно рассматривала его лицо, светлые ясные глаза, высокий лоб. Чужой человек. Он знал о ней многое и в то же время не знал ничего.

- А я не вспоминаю… Война почти все перечеркнула. Потом я научилась жить только настоящим. А недавно… - она заставила его снова неспешно двинуться вдоль реки. – Теперь я знаю, что будет дальше.

- На тебя не похоже. Ты собиралась за меня замуж, а потом вернула кольцо. Ты должна была стать большой певицей, но бросила все на полпути. Ты ехала в Брест и осела здесь. Наверное, за это я тебя и люблю – никогда не представляешь, что ты еще натворишь. Мне казалось, ты сама не представляешь.

- Все это лишь потому, что есть он, - голос ее стал нежным. – Кроме того, что я бросила пение. Но рано или поздно я бы все равно ушла со сцены. Так даже лучше.