Про Лису

- Ты ли это? – Изумруд негромко смеялся, но на нее не смотрел. Смотрел прямо перед собой. Какой-то мальчишка бежал по улице с самодельным воздушным змеем. Змей упорно не желал взлететь, но мальчик был упрям. Тоже подтверждение жизни.

- Ты мне не веришь, - кокетливо проговорила Лиса и тоже взглянула на мальчишку.

- Я просто помню тебя, - он чуть сжал ее ладонь на своем локте свободной рукой.

- Спасибо тебе, - она быстро прижалась губами к его щеке.

Он дернулся и преступил запретное – повернул лицо так, что поцелуй ее скользнул совсем близко от его рта.

- Семь лет, оказывается, мало, - отчеканил Изумруд.

Лиса вздохнула.

- Семь лет – это бесконечно много потерянного времени.

- Не мы виноваты в том, что теряем время.

- Разве?

- А разве нет? Иногда время из нас вырывают. И ничего не остается. Помнишь, как ты вернула мне кольцо? Я тогда винил его. Сейчас понимаю, что это вы теряли время из-за меня.

- Нет, - она отрицательно мотнула головой, и локоны ее волос колыхнулись на плечах. – В этом виноваты лишь мы сами. И перед тобой я виновата. Мне не стоило позволять, чтобы все зашло так далеко.

- Нам было чертовски весело, - засмеялся Изумруд. – Не думай об этом. Моя последняя вспышка молодости пришлась на твой период. Теперь я умею только ворчать и вспоминать. Лучше скажи, чем ты теперь занята – с твоей-то энергией.

- Не смей утверждать, что ты старый, - совершенно серьезно возразила Лиса. – Ты всегда удивительно умел не ворчать, даже когда были причины. Впрочем, теперь ты бы точно ворчал: я совершенно ничем не занята. И нахожу в том удовольствие – просто быть вместе с ним.

- Было бы честнее сказать, что я страшно ему завидую, - его крупный рот изогнулся в усмешке, искажая черты, как если бы нарисовать картину на куске резины, а после начать ее растягивать. – Но я не скажу. Он болван.

- В тебе говорит ревность, - фыркнула Лиса и обиженно протянула: - Он ничуть не болван.

- Ну, если я для тебя не старый, то и он для тебя не болван. Всех нас ты видишь в каком-то своем, особенном свете.

- Наверное, я заслужила… чтобы вот так…

Она снова стала смотреть на воду и деловитых уток. Те увлеченно показывали желтым пушистым комочкам, как надо плавать, увлекая их по мосткам за собой в реку.

- Прости, буду занудой. Мы всегда заслуживаем того, что имеем. И мы исходим из того, что имеем. Что сейчас есть у тебя, дорогая?

- Он.

- И этого тебе довольно, чтобы быть счастливой, - он не спрашивал, а утверждал.

- Очень счастливой, - уточнила Лиса.

- Счастливее, чем в нашем Париже?

- Это другое. Сейчас все по-другому… С ним всегда все по-другому. Почему ты назвал его болваном? – неожиданно спросила она.

- Он позволял тебе слишком много, когда в действительности ты принадлежала ему.

- Ты тоже позволял мне многое.

- Я знал, что ты не моя. Просто со мной.

- Какая чепуха, - усмехнулась Лиса. – Конечно же, он знает обо мне все.

Ей легко оказалось произнести это вслух. Но пока они продолжали гулять по набережной, и после в ресторане, куда Изумруд привел ее обедать, убежденность Лисы ослабевала. Знает ли Пианист о том, что она счастлива рядом с ним? Что может жить без чего угодно, но только не без него. Что ехала в Брест от парижских улиц и кафе, где ей каждый день мерещился он. Что по ночам она часто слышит его беззвучный сердитый голос в шталаге.

Она кивала рассказам Изумруда, отвечала на его вопросы, спрашивала сама. А когда принесли кофе, вдруг поняла, что не сказала Пианисту даже самого важного. И этого он не может знать. Сейчас еще не может.

Лиса с трудом проглотила горячий горький напиток и спросила:

- Как долго ты пробудешь в Ренне?

- Уже устала от меня? – усмехнулся Изумруд.

- Нет, но сегодня мне пора.

Улыбка стерлась с его лица. Он внимательно смотрел куда-то мимо нее, будто бы задавался невысказанными вопросами, что мучили его многие годы. А потом ответил:

- Поезд в шесть. Сделаешь мне одолжение?

- Если это в моих силах.

- Ничего сложного. Проводишь меня? Помнишь, тогда, в сорок первом, кажется… я провожал тебя на твои гастроли по лагерям? Сегодня проводи меня ты.

- Я провожу тебя, - ответила Лиса. – Я рада, что ты приехал, и мы встретились.

Он с облегчением вздохнул, будто, и правда, боялся, что она откажет. И улыбнулся ровно так, как в собственных шутках, почти касаясь уголками рта ушей.

Последний час они еще бродили по набережным, которые перетекали из одной в другую. Смотрели, как река скрывается в каналах. Почти уже не замечали разрушенных домов. Те казались призраками, будто их не существовало в реальности. Их реальностью был неспешный разговор и звуки голосов друг друга и людей вокруг. Звуки течения времени и воды.

Потом они отправились в гостиницу. Он забрал там свои вещи.

Такси до вокзала. На перроне порывисто обнял ее, зная, что она сопротивляться не будет. Тепло и гладкость кожи под пальцами. Запах духов – теперь других, чем все в том же сорок первом на другом перроне. Напоследок позволил себе спросить:

- А если бы он не случился, у меня могла быть надежда забрать тебя с собой?

Паровоз неожиданно свистнул. Лиса вздрогнула в его руках и отстранилась.

- Нет, - ответила уверенно. – Кроме него, больше никого не могло быть.

- Люблю твою честность тоже, - хмыкнул Изумруд. – Я буду и дальше тебе писать, можно?

- Да, пожалуйста. Наша дружба мне дорога. Но если однажды она станет тебя утомлять, я пойму.

- Лишь бы тебя не стала утомлять моя любовь. Но я обещаю – больше ни слова.

Потом он стоял в вагоне, а Лиса махала рукой, пока поезд не скрылся в вечерней дымке. Она помедлила еще немного. До заведения Бернабе было всего несколько кварталов. Она спешно шагала по улице, обгоняя прогуливающиеся парочки. Пыталась унять подступающую тревогу и не знала, от того ли это, что на террасе будет звучать музыка, или же от того, как много она должна сказать Пианисту.

Чтобы не передумать, порывисто распахнула дверь кафе. Людей еще было немного, под самой сценой нашелся свободный столик. И Лиса решительно прошла прямо к нему, не спуская глаз с Пианиста. Он не видел ее. Не замечал. Его пальцы любовно касались клавиш, и сейчас он играл что-то неспешное и вдумчивое. Совсем незнакомое. Или ей не знакомое.

До ночи еще можно было успеть выдохнуть. Бретонские танцы коф-а-коф начнутся позднее. Можно было молчать. И дать говорить музыке. Ребята из его оркестра только подыгрывали. Часто музыка рождалась прямо здесь, на этой маленькой сцене. Они привыкли. Они научились. Они думали, что он ведет их, хотя в действительности это они вели его.

Бернабе никогда не слушал этих смен настроений. Теперь же он и вовсе был занят. Ночь обещала быть жаркой. И впредь он хотел проводить подобные ночи почаще. «Ведь мы – бретонцы!» - с особой значимостью говорил он.

Лису Бернабе увидел сразу, едва она вошла. И тут же радостно направился к ее столику.

- И вы пришли! – воскликнул хозяин заведения. – Теперь уж точно будет весело! Подыграете нам, прошу вас? Голоса нет, а петь надо.

- Нет, месье, - твердо сказала Лиса. – Я ненадолго. Петь вам придется без меня.

- Как жаль, как жаль! – забормотал Бернабе. – Самое время петь. Нет войны. Только петь и танцевать. Тогда мы, конечно, тоже пели и танцевали – назло им. Теперь от чистого сердца. Потому что мы – это мы.

«Глупый зануда!» - подумала она и снова посмотрела на сцену, прислушиваясь к звукам, рождавшимся под пальцами Пианиста. Виски сдавила тупая боль, а к горлу подступила тошнота. Но она продолжала сидеть, не двигаясь с места. Он мучил ее этими звуками. Мучил тем, что не глядел в зал, оставаясь на сцене, будто бы за стеной. Это длилось долго. Бесконечно, пока вокруг собирались люди. Пока кто-то о чем-то болтал совсем возле нее. Можно было искать спасения в голосах, лишь бы только не слышать музыку. Но музыка жила, как живут разбитые дома и обрубки когда-то сгоревших деревьев.