Шрамы на воде - книга первая. Зачарованные отражениями

Они с Марком никогда не праздновали годовщин. Это было бы все равно, что радоваться и отмечать каждый год смерть любимого друга. В их случае, это был крах всех надежд на счастье в семейном гнезде. Впрочем, Сесили такая ситуация устраивала – привычка взяла свое. Ей было комфортно, она брала от жизни что хотела и когда хотела, не раздумывая лишний раз, не заморачивая себя рассуждениями о морали: если уж ей выпало пить из этой чаши — она выпьет, но вино в ней будет самое дорогое и вкусное. Марк и сам подобным образом подходил к вопросу, но, в отличие от нее, чем больше он лез во всевозможные рода удовольствия, сомнительные и не очень — тем больше уходил в грусть-тоску — не по ней, нет, — но по своей молодости, своим треклятым друзьям, своим похождениям — это все была непрекращающаяся ностальгия по несбывшемуся.

Глупая сестра Грамайла, которая вышла замуж за другого, была центром его страданий, а вокруг закручивались спирали жалости к себе — годы, скука, работа, дела, Сесили, Сесили, потомство… Из детей он любил только Эйрин, а Рою от него вечно доставалось больше всего. Возможно, именно поэтому Сесили подсознательно тянулась именно к старшему сыну. Он был полной противоположностью Марка во всем — как внешне, так и внутренне. И Сесили, не покладая рук, ваяла сына, как старательный скульптор беспрестанно трудится лишь над одной своей работой — главным шедевром, любуясь ею в минуты краткого отдыха, полируя каждую неровность, вглядываясь в мельчайшую шероховатость, наслаждаясь неожиданно выявившейся линией с иного ракурса, новой игрой светотени, не замеченной раньше.

Рой был для Сесили венцом ее трудов — он был красив, он был талантлив, энергичен, обаятелен. Он был — ее… Впервые Сесили ощутила это счастье абсолютного обладания другой человеческой сущностью, владения, накрепко переплетенного с желанием отдать себя за это существо, готовностью пожертвовать собой на благо ему в любой момент, когда она впервые взяла первенца в руки. Он был маленький, жалкий, странного красного цвета, весь покрытый пушком, тихонько мяукающий — и все же, он был совершенством. И это она, Сесили, дала ему жизнь — она создала его! С этого момента — и навсегда — Рой стал ее приоритетом, ее гордостью, ее целью. Все остальное могло быть приятным, забавным, могло раздражать или, наоборот, радовать – а он стоял по другую сторону добра и зла, рутины и времени. Глядя на сына, Сесили испытывала всегда лишь чувство незапятнанной ничем чистой эйфории — это ее творение, самое совершенное на свете существо — ее сын… С младшими детьми было похожее чувство, но не в том масштабе – жалкой тенью, отражением в мутном стекле. Для первенца в сердце матери всегда отведено особое место, и ни годы, ни приходящие после него братья и сестры не способны хоть сколько-нибудь разрушить или даже ослабить эту связь. Для Роя Сесили хотела всего — и самого лучшего.

И теперь, глядя на эту маленькую дрянь, которая стучала зубами возле ее же машины, Сесили ощутила легкое беспокойство за свой выбор. Родство, конечно, было исключительно удачным — но, с другой стороны, где-то поодаль болталась ненавистная сестра покойного Боба, которая, даже став почетной матроной с тремя детьми, неизменно вызывала самые тяжелые из вздохов Марка. Чтобы их обоих черти утащили! Впрочем, казалось, что эта рыжуха больше пошла в мать… Еще не хватало, чтобы Марк обнаружил в невестке черты своей вечной любви…

Она взглянула на Кардинала, который сидел рядом и с этой вечной своей двусмысленной улыбочкой таращился на нее саму. Когда Сесили повернула к нему голову, он тотчас же отвернулся и уставился на Гвен.

— Послушайте, Фьюри, вы и вправду думаете, что Линда пошла в мать? Насколько я помню Клариссу по своей юности, она была куда живее, естественнее. Эта их девчонка такая ломака и плакса… Да и внешне…

— Помилосердствуйте, Сесили, куда уж больше! Девочка — совершенная копия матери. Да и характер — она мягка, вежлива, уступчива — неужели вы не видите? Какие там Грамайлы! Ими в этой смеси и не пахнет. Разве что рост —Кларисса была миниатюрнее, круглее. Зато Гвен стройнее, осанка у нее, как у принцессы. Смотрите — она даже на холоде, дрожа, как олененок, умудряется стоять ровно, как статуя. Ее бы куда-нибудь в сад, к фонтану — вечной плачущей нимфой…

— Как вы, однако, романтичны, друг мой! Вот именно, вечно плачущей — глаза у нее, что ли, на мокром месте? Вечно хлюпит, вечно этот покрасневший нос… Она зарыдает Роя до смерти. Он через месяц сбежит к другой. Или взбунтуется и разведется — и плакали наши планы…

— Это был ваш выбор, Сесили. Я уже вам говорил, и неоднократно, что пока еще — «пока», которое, продлится недолго, заметьте, — можно все переиграть. Есть и другие варианты. И про них вам известно. А девочка пусть едет домой, к маме… Долго она не залежится… На вкус и цвет, как известно… Но придется вам, моя дорогая, обойтись без Грамайловских активов. Или еще вариант — подождите пару годов и начните окучивать младшую, Брайди, выдайте ее замуж за Финли. Хотя, боюсь, там вам повезет меньше. Вот уж та — настоящая Грамайл, по моим сведениям. Да еще и упрямая, и вздорная. Это мне уже Кларисса говорила когда-то. Она это посчитала хорошей чертой. Да еще она, говорят, похожа на свою тетку. На Вивиану.

Сесили передернуло. Она отвернулась от Фьюри. Тот знает, проклятый. Все они знают, знают — и втайне смеются над ней! Марк в пьяном виде готов рыдать на плече у любого кретина, что подвернулся ему под его жирную руку. Ну погодите, хорошо смеется тот, кто смеется последним.