Страница 19 из 228
В желтом свете фонаря глаза ее казались серыми, как узкая полоса неба вдали за деревьями, что еще хранила поцелуй ушедшего солнца. На секунду (или ему вновь показалось — он и рад, и не рад был обманываться) между ними словно вычертился луч — и он, не моргая, глядел на нее, не в силах порвать связь. Тонкие ее, слегка нахмуренные светлые брови расправились, как шелковистые крылья бабочки расправляются в покое. Гвеннол вдруг показалась ему страшно, до невыносимости близкой, — он перестал понимать, где кончался он и начиналась она, а мысли их, казалось, слились воедино. От этого ощущения, больше, чем от какой-либо физической близости в его жизни, Динго затопило почти осязаемое чувство тепла. И голода.
Боги, как он изголодался по ней: по ее телу, но больше по ее душе, по тому, что скрывалось за этим ясным взором, за чистым белым лбом с родинкой на виске. Динго был готов рухнуть перед ней — носом в мягкую пыль, и принести все мыслимые и немыслимые обеты на свете, и остаться там, остановить это мгновенье, эту ночь, этот фонарь, окольцевавший их пятном желтого мутного света секундный союз. Но мгновение прошло — Гвен опустила глаза, ее пушистые рыжие ресницы прервали дрогнувшую связь, и Динго скрутило внутри от страшной боли осознания того, что самый светлый миг его жизни прошел.
Но Динго на то и Динго — дав себе самого решительного внутреннего пинка, он проскрипел, чтобы девочка уже обулась и не валяла дурака. После чего отвернулся. Сил не было. Совсем. Динго кожей ощущал, что от него осталась одна оболочка — все остальное куда-то делось, провалилось в преисподнюю, жалкие остатки его дурной души повисли каплями обиды на длинных золотистых ресницах. Гвендолин от резких его слов — он продолжал что-то ей вещать, сам не понимая, что говорит — дернулась, как птичка от порыва холодного ветра, и яростно принялась обуваться. Динго, не зная, куда себя девать, закурил, — что ж, хорошо, легкие у него пока остались, можно продолжать их гробить. Он шагнул во тьму — все внутри протестовало — и побрел дальше. Девчонка, спотыкаясь и шаркая, потащилась за ним.
До гостиничной парковки он больше ни разу не оглянулся, а когда из темноты возникли окруженные пятнами фонарей стеклянные двери гостиницы, уже решил отойти в сторону и идти обратно — там его ждали остатки эля и холодные объятья Сесили. Гвендолин, косолапя, прошлепала к дверям, и уже была готова скользнуть в открывшуюся стеклянную пасть, но оглянулась через плечо, бросая на Динго грустный, прожигающий его насквозь, доверчивый взгляд. Динго проклял себя с полсотни раз, и, продолжая проклинать, решительно направился к замершей на пороге девушке.
— Сядь где-нибудь, гляну твою ногу, не ровен час, еще воспаление начнется.
Гвен, как примерная школьница, тут же села на край идиотского горшка с чахлыми цветами, видимо, служащими украшением гостиницы. Автоматическая дверь жадно чмокнула резиновыми губами и больше уже не открывалась.
Динго преклонил колено перед девочкой. И опять другой уже фонарь заключил их в свой странно интимный желтый круг света. Вокруг молчала влажная тьма — ветерок стих, и повеяло запахом сырости и дальних магнолий.
Динго посмотрел на свои руки и заметил, что они дрожат — вероятно, организм уже не выдерживал разлуки с алкоголем. Итак, либо действовать, либо уходить — пауза затягивалась. Динго бережно, как только мог, взял девочкину маленькую ступню в руки. По позвоночнику пробежали искры, пах налился тяжестью, перед глазами поплыли было черные круги — до падения был только один шаг — все это было слишком! Динго окатил себя холодным душем мыслей о том, что ждало его дома — вдохнул — непотребная полуобморочная истома отступила. «Думай о Сесили, проклятое животное, только о ней!»
На узкой пыльной подошве розовела неглубокая царапина, но крови не было, да и заноз не наблюдалось. Динго повернул ее узкую, слегка пыльную от проделанной дороги ступню к свету, уже спокойно изучая подошву и пятку на предмет заноз. Тут Гвен вздрогнула, покрылась гусиной кожей и одернула ногу, как потревоженный зверек. Динго заставил себя встать.
— Ничего нет. Просто мелкая ссадина. В номере промой ногу теплой водой с мылом и перекисью, что ли, ее залей. Есть у тебя перекись?
Динго говорил нарочито грубовато, безнадежно пытаясь за ерничаньем скрыть неловкость момента. Получалось плохо. Послушная обычно девчонка вдруг бунтарским жестом подняла опущенную голову и опять — это было, как дежа-вю — уставилась прямо ему в лицо немигающим взглядом своих затягивающих в омут прозрачной зеленоватой голубизны глаз. Опять эта непонятная связь, которую невозможно было измыслить за минуту до этого, но которая сейчас, в этот миг, была единственной отсекающей все и вся реальностью — реальностью для него и для нее. На этот раз во взгляде Гвендолин промелькнуло что-то новое — вызов? Она, кажется, начинает играть…
Динго в очередной раз за этот вечер содрогнулся и первым отвел взгляд.
— Найдется.
И странная насмешка в голосе. Или призыв? Она усмехнулась уголком рта, непривычно, по-женски лукаво и как-то цинично. Динго занервничал. Все вокруг опять начинало катиться куда-то под откос, — и он уже не владел ситуацией.
Девочка росла на глазах. Пора было сваливать, сейчас, пока не поздно.