Страница 184 из 228
Вот уже и все. И этот номер осиротел. Теперь ей предстояло войти побирушкой в теткин дом. Где Рой. Где были спрятаны все ее самые неприятные воспоминания этого лета… Где был Гэйвен – на расстоянии вытянутой руки, но недостижимый, неприкасаемый… Что за мерзкое мучение им предстоит? И тут Гвен неожиданно для себя решила: плевать ей на Сесили. Класть на Роя. И на весь свет. Если ей захочется – она не станет дрожать за закрытой дверью, ожидая визита кузена. Она сама отправится наносить визиты. Тому, кто ей нужен. Тому, кого она хочет, кого выбрала она, а не родственники, обстоятельства, финансы и прочее совершенно никчемное в данном контексте дерьмо. Как там Линн сказала: она уже женщина. И пора думать своей головой. Или хотя бы доказать себе – и ему - что она у нее есть, как и свободная воля. Пора перестать плакать: коли мир только и ждет от нее этого, она - назло - будет смеяться…
Гвен взяла с постели ту самую сорочку Гэйвена, что он ей одолжил. Или подарил? Нет, теперь она ее не вернет, это уж точно. Должно же ей что-то остаться на память…Когда его не будет рядом, дома. Когда взлетит этот треклятый самолет, все, что у нее останется – этот кусок ткани. Пахнущий им. Пахнущий ей. На нем, как на подобии папируса, была записана их песня. Та, что, он полагал, не должна была родиться. Зачатая в тайне, песня-бастард. Все эти названия ничего не стоили. У нее было только это. Это – и обратный путь… Последним предосенним крылом – боль и радость на лезвии взлета…
2.
Гэйвен поставил машину, вылез и побрел к гостинице. Чего ради ему туда тащиться? Чемодан поднести? Повыть под дверью? Попрощаться с цветочными горшками, черти их забери? Дойти до номера – она, наверное, уж задержится: поплакать там и сям, покайфовать от воспоминаний. Открыть эту гребаную дверь – и будь что будет? У них так мало осталось… Считай, совсем ничего. Одна микроскопическая миля – что это по сравнению с бесконечными пустынями расставания, что им предстоят? И первой вехой на пути – его мерзкий подопечный.
Если бы Динго держал бы язык за зубами и не побежал бы жаловаться дуре Сесили, Гвеннол бы осталась бы гостинице до конца – а он бы… Что, охранял бы ее? От всех, кроме себя? Запер бы ее в комнате до вечера, как немыслимое, неповторимое сокровище, положил бы ключ в карман и целыми днями упивался бы мыслью о том, что она – там – есть? Его. И что скоро наступит вечер, и его ждет заслуженный - о да, его горести велики – приз?
Гвен пьянила лучше любого вина, заполняла голову эйфорией круче любой папиросы со шмалью. Ему уже не нужен был другой допинг – он нашел свою собственную дурь, персональную. Гэйвен невесело подумал, что и пить ему в последние дни не хочется. Незачем. Загребучий кровавый ад, что же будет, если – когда она - уедет? Сколько же ему понадобится принимать на грудь тогда, чтобы позабыться? Или лучше вообще не стоит - а то и даже воспоминания отдалятся, спустятся и упадут жеваной тряпкой на пол, как сдувается шарик, накачанный гелием – такие покупала ему когда то на день рожденья Ленор: потихоньку, день за днем, незаметно… А однажды ты взглянешь на него и не найдешь ничего, кроме невзрачной оболочки, где когда-то жила чистая радость и волшебство… Но поздно – газ уже улетел, а тебе - обертка, как издевка. Качай ее на руках, коли упустил все остальное… Видимо, и не заслужил…
Гэйвен, сам не заметив как, поднялся на второй этаж. От лифта стало привычно мерзко в голове и захотелось курить – или бухнуть. Выйдя из коридора, он наткнулся на темноволосую секс-бомбу, мучительницу младенцев. Она шла, украшенная гигантским, уже начавшим желтеть, черным фингалом под глазом, в сопровождении сумрачного рыхлого мужика и их мальчишки, что заговорщически помахал Гэйвену ручонкой. Ван Вестинг уныло ответил ему: перед глазами словно проплыли призраки.
У него не было матери. Но была сестра: с вечно разбитыми скулами, синяками на ногах и бедрах, распухшими губами… Рядом с ней хвостом – сам Гэйвен, а где-то неподалеку черной густой тенью, слишком большой для столь малорослого человека, маячил Артур. Отца можно было и не учитывать, Артур больше уважал драного черного кота покойной матери, чем мнение собственного родителя. «И в общем, заслуженно», - подумал младший отпрыск честного имени Ван Вестингов. В кои-то веки он заодно с Артуром. Нет, все же не заодно. Он, Гэйвен, не убивал отца. Равно как и не насиловал сестру, не разбивал ей голову о дерево. Нет, на это он не способен. А вот на то, чтобы при лучшем раскладе изобразить подобное семейство – запросто. Пьяный похмельный муженек, молодая красавица жена, уже гуляющая налево – Гэйвен помнил, какие взгляды кидала на него дамочка в буфете, словно у нее случился приступ бедренной горячки - и вишенкой на торте несчастный, задерганный шлюхой-матерью и полным отсутствием отца мальчуган.
Боже, это мерзко – и правдиво. Так что оставалось радоваться, что ничего у них не выйдет. Гвеннол должна иметь все самое лучшее, а не такую жалкую подделку. Она того не заслужила... Первая часть представления была полна грусти – не стоит превращать вторую в фарс. Ван Вестинг подумал, развернулся и потащился опять к лифту – на первый этаж. Посидит в холле на диване. Подумает о том вечере, когда Гвеннол прождала его на этом долбаном сиденье. А потом – потом, дьявол! Держи себя в руках, шавка. Чай тебе тут нет ванной…