Шрамы на воде - книга первая. Зачарованные отражениями

Мальчишки, казалось, от жары не страдали, и по юности, даже если и пили с вечера, похмельем с утра не мучились, поэтому даже в этот удушающе липкий день были свежи, как персики. Дорогущая одежда сидела ладно, волосы уложены были небрежно, — и не скажешь, что Рой, например, все утро провел со «специалистом по образу». А Динго, меж тем, с вечера свалившись от смеси алкоголя, забыл помыться. Одно приятно: юнцы теперь дергали носами, как крысы, недовольно косясь друг на друга, что так развеселило Динго, что он, сдерживая смех, забыл о накатывающей волнами тошноте, которая усугубилась от езды против хода.

Рой заметил: «Динго, ты сегодня еще гаже, чем обычно. Что ты такой красный? Солнышко напекло? Надо было надеть панамку — тебе бы пошло! Все же солнце — не огонь… »

Динго, откашлявшись, просипел (с утра его вывернуло, так что гортань была до предела разодрана и до сих пор саднила, как обычно бывает после рвоты, и говорить было неприятно):

— Жарко сегодня.

— Так ты бы разделся, надел бы чего полегче. Купальный костюм, к примеру, — Рой по-бабьи хихикнул, и тотчас петухами грянули его приятели.

— Не положено. Хозяйка велела сегодня быть в костюме.

— А, ну да, ты же ее во всем слушаешься. Во всем, Динго?

Динго отвернулся, словно не поняв намека. Не следовало вступать в дискуссии с парнем, особенно на скользкие темы. Ясно, что он догадывается. И даже сейчас Динго на долю секунды пожалел подопечного: порой лучше расти одному, чем так, как растили Роя. И путного ничего уж точно выйти не могло, даже если первоначально природа и наградила его какими-то достоинствами и талантами.

Природа — странная штука. Об руку с судьбой она проигрывала страшные пьесы, с цинизмом глумясь над актерами. Сташий брат не любил возиться с ним, "сопляк" всегда был обузой - кроме тех моментов, когда Артуру приходило в голову, что пора и ему включаться в воспитание Динго.  Прям по мануалам - уроки жизни через игру. Динго вздрогнул.  Бешеный недомерок умел выбирать "правильные" игры. И нельзя, никогда нельзя было посягать на то, что приналежало старшему Ван Вестингу - отец в расчет не шел с тех пор, как Артуру стукнуло десять. За попытку примериться к мотоциклу брата Динго получил более чем запоминающийся урок - и правда, как запамятуешь, так отражение и напомнит.  Никому, в сущности, кроме сестры и отца, отводящего глаза, не было до него дела, а после больницы Динго неожиданно угодил в категорию фриков, да там и остался. С тех пор он перестал судить людей по наружности и в глубине души, за семью крепостями, что соорудило вокруг нее время и ненависть, жалел — жалел тех, кто по иронии судьбы был не властен над обстоятельствами, был слаб. Динго жалел их и презирал в то же время.

Со времен мотоцикла Динго предпочитал создавать свою судьбу сам, выбирая те обстоятельства, что были ему в масть. И все шло, вроде бы, как надо, пока осенним листком не пролетела мимо него эта перелетная ласточка, опустившись неподалеку. Ее не могло прогнать даже вино. Она сидела в его чертовой голове постоянно — и в каждом луче солнца, ему мерещились ее светлые ресницы, в каждом шорохе слух искал ее шагов. Она стала его проклятьем, его наваждением, маяча перед ним вечным соблазном, не замечая его, как не замечают досадное ограждение или забор, портящий вид.

Чем старательнее Гвендолин его не замечала, тем сильнее его к ней тянуло. Динго уже сам не знал — что именно ему от нее было надо. Он хотел ее, это было очевидно. Да кто бы и не захотел? Кроме Роя, разумеется, и то — неизвестно.