Страница 128 из 228
— Ну что, наковыряла еды? Садись, ешь, рассказывай. Тебе же не терпится с кем-то поделиться своими бедами — а и не с кем. Матери ты не скажешь — это понятно, ну не с Сесили же тебе откровенничать, в самом деле. А своего единственного собеседника ты, похоже, потеряла. Или прогнала?
Гвен не нашла ничего умного, чтобы ответить, и поэтому утопила нос в стакане с кофе.
—Молчишь — значит, я попала — прогнала. И за что же, интересно, такая немилость? – Когда Линн изображала удивление, ее нарисованные брови сползали куда-то сильно выше натуральной линии, и казалось, что у старухи не две брови, а четыре. - Про пылинки сдувать, ложиться вместо коврика перед каждой лужей за неимением плаща и прочие сентиментальные глупости я даже не стану упоминать. Сама знаешь. Но что этот товарищ таращится на тебя так, как будто ты — колодец, а он — странник в пустыне, скажу. Рядом с тобой у него вечно такой вид, словно он набрел среди темного леса на освещенный дом и теперь пытается тщетно разглядеть, что же там внутри — и не может, потому что глаза привыкли к темноте, а свет — обжигает. Просто нет такой привычки. Это, конечно, непросто. Да и нужно ли? Всегда есть варианты более традиционные… - Линн закусила кофе сыром. - Жила бы ты там, откуда я приехала — я бы познакомила тебя со своими внуками. Один, правда, уже оженился на какой-то слащавой, как сахарная вода, дуре. А другой… м-да… но у меня их трое — кто-нибудь бы, да подошел. Когда люди близки по возрасту, социальной прослойке и финансовому положению — это просто, потому что банально. Женился — дети, потом кто-нибудь из двоих обязательно уйдет налево — да ненадолго, потому что гулять скучно и не гулять тоже. Все эти варианты просчитаны заранее, как по школьному учебнику: сомневаешься — открой последнюю страницу, там будет ответ, честный и незамысловатый. А вот решить задачу с двумя неизвестными и временем в качестве условия за скобкой — это надо попотеть. Небанальная задача — и интересный вариант развития событий. Каждый дальше решает для себя, что ему ближе…
Линн придвинулась ближе к Гвендолин, словно собиралась сообщить какой-то важный секрет и перешла на шепот:
- Мне был ближе второй вариант — я не искала легких путей и теперь плачу за это — одиночеством. Но, заметь, я не сказала, что жалею. Потому что я не жалею. Ни секундочки. По крайней мере — есть что вспомнить…
Линн вновь зашлась в своем жутком хохоте, который почти перешел в удушье. Гвен анализировала все услышанное, косясь на побагровевшую старуху. Но та откашлялась и снова была в седле.
— Ну что, есть вопросы? Я слишком много болтаю — аж кашель наскочил. Эта загребущая жадная эмфизема — единственная, кто теперь на меня наскакивает. Да еще бессонница. Как дрянное вино, что подали после хорошего обеда. Но бокал полон и счет оплачен — значит, надо пить, что дают.
— Я хотела спросить… Если человек вдруг тебя обманывает… речь не об измене, а, скорее, о замалчивании фактов, которые тебе критически важно знать — стоит ли расценивать это… ну, как предательство? Как вы думаете?
— Как я думаю, не имеет значения, потому что в этой ситуации важно знать, что думаешь ты. И что себе мыслит он, твой «предатель». Или думал, когда шел на такое сокрытие фактов — каких, кстати, фактов? – нахмурилась Линн.
— Ну, скажем так, это как болезнь — когда другие знают твой диагноз, а ты — нет. И все вокруг врут, а ты не знаешь, почему у них такие лица.
— Ну, милочка, это ты загнула. – Линн одну за другой уминала виноградные ягоды – чередуя цвет. - Про такое я могу тебе сказать точно — потому что сама была в этой ситуации. Мой супруг довольно долго умирал от затяжной хронической болезни. Я знала диагноз, он — нет. Врачи, изучив к тому времени характер моего мужа и его тенденцию себя накручивать и трепать нервы себе и всякому человеку рядом, предпочли, чтобы про это знала только его жена. Из нас двоих у меня характер был сильнее — поэтому и ноша мне досталась в два раза тяжелее. Я смотрела на то, как он бодрится, как надеется на что-то — и улыбалась в ответ, поддерживая его и отыгрывая все те сцены, в которых мне полагалось участвовать. А сама думала: вот еще полгода — три месяца — месяц… - Онемевшая Гвен следила за тем, как Линн обертывает ломтиком моцареллы помидорку-черри. - Внутри меня словно тикали часы — и он тоже это слышал, только предпочитал закрыть себе уши, потому что боялся. А я страшилась выдать себя — и потерять те последние минуты покоя, что нам остались. Я была эгоисткой, всегда ей оставалась — мне не хотелось с ним прощаться каждый день из этого отведенного нам года. Мне нужно было просто прожить с ним рядом — ведь изменить ничего у меня бы не вышло. У меня не было таких полномочий. Были лишь только эти минуты — дни — месяцы, чтобы выпить их до дна. И мы выпили их — из одного стакана. Даже если держала его я, от этого они не стали менее сладкими. Или менее горькими. И еще одно: все это время меня не покидало ощущение, что мой муж в глубине души знал, как на самом деле обстоят дела. И если бы он спросил — напрямую — я бы не смогла солгать. – Линн отвела взгляд от тарелки и взглянула Гвен в лицо – и не было в этих светлых глазах ничего, кроме страшного всезнания и усталости от жизни: ни сожаления, ни жалобы, ни даже боли от давней утраты. Гвен стало холодно, и она опять вцепилась в кофе. - Но он так этого и не сделал. До последнего часа он предпочитал эту сладкую ложь, будучи не готовым к истине, потому что, узнай он все раньше — то сломался бы еще до того, как ангел смерти унес его от меня в свой край. И мы потеряли бы те крупицы покоя, что нам оставались. На свой лад, мы все же попрощались — жизнью, не смертью. Я слишком любила его, чтобы смотреть, как он изводит себя этой неизбежностью и невозможностью сопротивления. – Линн произнесла последнюю фразу так сухо, что Гвен поразилась, насколько мало пафоса и чувства было в этих словах. Просто констатация. - Он был боец — но в этой битве победить не мог. Потому что жизнь поставила его в такие условия, что руки были связаны. Я не могла защитить его от смерти, поэтому просто подпирала его самого своим телом, чтобы веревки не слишком сильно врезались в кисти. И смотрела ему в глаза, когда он уходил. Ему уже не было больно — об этом я позаботилась, а мне предстояла долгая жизнь — теперь уже навсегда без него. Честно, я предпочла бы оказаться на его месте, но это нам, увы, выбирать не дано. – Линн пожала малиновыми плечами. - Поэтому и приходится брать — что есть… Так что на твой вопрос — является ли такое предательством — не могу тебе ответить. Скорее, это вопрос терминологии и того, что именно ты вкладываешь в понятие «предательство». А еще: с одной стороны, это может показаться предательством, тогда как с другой стороны — актом любви и милосердия. Где мотивация — там и правда. Тебе стоит задуматься, а что именно стоит за этим самым решением умолчать — и какая от этого человеку выгода. Если никакой — ну, кроме желания покоя для обоих (об этом я уже говорила), то можешь смело быть уверена, что речь идет не о зловещем коварстве, а о банальном желании защитить. – Наконец закончив с сыром, Линн отодвинула от себя тарелку и опять уставилась на смутившуюся и вконец запутавшуюся Гвен. - Есть такие товарищи, которым просто неймётся на тему защиты. Вечно надо рыцарствовать, во что бы то ни стало. И последний вопрос, который тебе стоит себе задать, прежде чем начинать кидаться обвинениями и аффирмациями: а какие варианты поведения еще могли быть в сложившейся ситуации? Этот твой человек вообще мог воздействовать на ситуацию? Если нет, то это, милочка, уже больной бред пубертата — ты мне скажешь, я зарыдаю, и потом мы оба друг друга заколем — одновременно, желательно. Извини. Я понимаю, у тебя такой возраст. Но ведь возраст возрастом, но и мозги должны изредка включаться…