Страница 123 из 228
Гвен встала и прошлась вдоль стойл. Вот лошадь Фьюри. Две лошади Хальтенхеймов. Пони по кличке Бочонок тоже был здесь: этот выглядит очень счастливым — его же не гоняли сегодня под дождем… Трусиха-Рона. Ее Ласточка-Гвеннол, уминает корм, бедняга. Вся грива до сих пор мокрая.
Гвен стало стыдно. Она сама ладно, но бедная лошадка ни в чем не виновата, ей-то за что досталась щедрая порция сегодняшнего безумия? Вечно страдают безмолвные и невинные. Или просто безмолвные…
А где же?.. Думать про это было не то, что невыносимо — воздух прямо там и кончался, легкие забывали, как дышать, и даже кровь, казалось, замедляла свой бег внутри нее. Да что тебе теперь? Сама же все сделала. Сама пожелала — и все вышло, как ты хотела. Ты свободна — ешь ее теперь, свою свободу. Пей ее, вдыхай ее вместо кислорода. А если она тебе не по вкусу — пути назад все равно нет. Теперь придется учиться насыщаться ей. Раньше Гвен не знала, что свобода так велика. И так холодна.
Она повесила плед на дверь стойла Ласточки. Ей пристало, чтобы озноб бил ее; снаружи — только плоть — а внутри Гвен чувствовала, что ее место отныне в этом стерильном, прозрачно-сероватом холодном вакууме. Где, к счастью, никто не проходит мимо. Где, к несчастью, никогда никто не пройдет мимо нее. Надо учиться мириться с холодом и привыкать к нему. Надо было сделать его своим вторым лицом, накрыться им вместо пледа. Где то тут рядом, в тумане, должно быть, блуждает ее собственная мать.
Скоро Гвен перестала дрожать и неторопливо добралась до выхода из конюшен. Демон стоял на обычном месте. Грива его была влажна, то не так сильно, как у бедной Ласточки. Все возвращается на круги своя.
Может, после сегодняшней сцены у Сесили отпадет желание женить на ней Роя? И тогда она просто уедет домой — уже так скоро — и все вернётся на круги своя, будто ничего и не было. Мама, школа, частые созвоны с братьями и редкие — с сестрой. Гвен вдруг до боли захотелось обратно, в свою девичью комнатку со светлыми обоями и белым потолком, на который они вдвоём с Брайди прикрепляли как-то по весне мобили со стрижами. У Брайди были силуэты волков, — вспомнила Гвен. Она сама нарисовала их на белом картоне для сестры и раскрасила так, что они стали казаться живыми. Ее ласточки были блестящие, черно-лаковые, с красной шейкой. Когда Брайди уехала, она и мобили забрала с собой. Гвен ничего не сказала, но в глубине души была тронута: когда зловредная младшая сестрица увидела ее волков, она только хмыкнула, без всякого намека на благодарность: «Это не волки, это какие-то щеночки. Ты бы им бантики еще пририсовала…» Но теперь она смотрит на них там, где-то очень далеко, в мансарде трехэтажного уютного дома тети Вивианы. Тетка прислала им фотографию комнаты Брайди: маленькой, как всегда аскетичной — никаких тебе зайчиков и сердечек, только самое необходимое — и ее волки, зацепленные за настенную лампу, прямо над кроватью…
— А вот и я, мисс. Поговорил с вашей тетей. Она предлагала мне отвезти вас к ней. Но я сказал, что вы предпочли бы поехать прямо в гостиницу. Я подумал: вы же совсем промокли — ну зачем вам сейчас в гости… Но если вы хотите, я, конечно, отвезу вас в дом вашей тети.
— Нет, нет, вы чудесно все устроили!
Еще не хватало туда ехать! Там же Рой. И кто его знает, что он наговорил своей матери. Там Фьюри со своими этими взглядами. И… и он, тоже, наверное, там. Не сегодня. Нет, сегодня у нее нет на это сил. Завтра. За ночь она подготовится.
— Тогда поехали, мисс. Вот, и дождь перестал. Так вы отлично дойдете. Или мне все же вас отвезти до гостиницы?
— Нет-нет, мне хочется прогуляться. Честное слово, у меня все хорошо.
— Да, мисс, похоже вам лучше. Вы согрелись? – улыбнулся ей грум.
— Да, конечно. – Гвен попыталась улыбнуться в ответ – и стоящего перед ней передернуло.
«Я не согрелась. Я просто смирилась с холодом. Теперь он — мой единственный любовник. Его не надо упрашивать, соблазнять, обманывать. Он приходит сам — и нежно обнимает за плечи. Дует в затылок — и тот покрывается мурашками. Он целует в пересохшие губы — и мое дыхание становится прерывистым и настолько горячим, что изо рта идет пар… Теперь я принадлежу ему».
Служащий конюшни добросил Гвен до развилки и высадил там. Она махнула ему на прощание — он просигналил ей фарами и тронул машину в сторону шоссе. Вот и ее привычная дорога. Теперь она может идти по ней одна. Должна идти по ней одна. Сегодня и не попылишь – слишком много слез...
Первые две недели Гвен мечтала, что однажды Динго заболеет — ну, или напьется — и не пойдет ее провожать. Тогда она, вместо того, чтобы сразу идти в гостиницу, дойдет до сельского магазинчика, купит себе там большой вафельный рожок с мороженым. Например, с малиновым. Или с вишневым. А потом пойдет обратно по закатной дороге и будет вдоволь пылить босыми ногами, и капать сладкими растаявшими сливками на дорогу, облизывать липкие пальцы — дорога длинная и мороженое, конечно, растает… И не надо будет заботиться о том, кто на нее как смотрит, или наоборот — не смотрит, не волноваться о своих манерах, лифчиках, майках, взглядах. Можно будет просто стать самой собой. Без условностей, без приличий.