Страница 11 из 228
Длинный день. Проклятуще длинный день. Казалось, он тянулся до тошноты бесконечно. Наползла тягучая, влажная жара. Рубашка липла к вспотевшему телу и весила, казалось, полтонны. Не говоря уже о пиджаке и брюках. Костюм был его проклятьем и, как любая неудобная одежда, был чужеродным и нелепым, да и сидел дурно, сковывая движения. Идиотский порядок — правила для кретинов, чтобы не быть — казаться. Все вечно хотят казаться. Рой хочет выглядеть умным и всесильным — этакий демиург. А сам, по сути, — жесток и слаб. Всегда ли слабость сопутствует жестокости? Видимо, нет. Динго неосознанно почесал спаленную бровь.
Мысли о брате были с ним постоянно, как и его отражение. Достаточно в зеркало глянуть. Наверное, поэтому Динго не выносил зеркал — они вечно говорили ему правду и вечно лгали.
Вон, девчонка тоже хочет казаться. Или, напротив, хочет исчезнуть: стать незаметной; вжимается попой в стул за ужином, словно ей это поможет. Ее рыжие осенние волосы пламенеют, как пожар — отовсюду видно. Всем видно, кто хочет ее заметить. А значит, Рою. И ему самому. В те моменты, когда должность заставляла его бдить, Динго старался глядеть куда угодно, но только не на нее.
Другим не было дела до того, куда Динго смотрит и куда не смотрит. Как и любая прислуга, он был чем-то вроде вещи. Очень опасной, с которой надо уметь обращаться, но все же вещи. Его хозяева думали, что они умеют. На самом деле Гэйвен, он же Динго, сам не умел с собой обращаться.
Сегодняшний день тому типичный пример. Жара, похмелье и этот нелепый костюм, забери его дьявол! Для его работы важна реакция, движение. А как тут двигаться молниеносно, если проклятущая рубашка жмет в подмышках, брюки все время врезаются в задницу, а мест для ношения оружия нет и в помине — такого это адское орудие пыток не предусматривает? Приходилось носить с костюмом еще и портупею: «Нате, смотрите, я адский Динго, телохранитель-нянька!» Хозяйка настаивала, чтобы во всех выездах с Роем Динго надевал костюм. Динго в душе полагал, что даже в платье выглядел бы менее нелепо. Но правила есть правила. В конце концов ему платили, и немало, за то, чтобы он делал то, что надо в любой ситуации. Хотя бы и с похмелья, и в жару.
Вчера вечером Динго здорово перебрал, по большей части же голова болела от того, что местное кислое молодое винцо, купленное в розлив, неожиданно кончилось в самый разгар вечера, и пришлось догоняться элем, припасенным про запас. К тому моменту, когда вино решило иссякнуть, Динго еще не успел впасть в то состояние мрачного, но спокойного отупения-медитации, что давало ему возможность рухнуть в постель с пустой от мыслей головой. Оплетенная соломкой бутыль вводила в заблуждение своей тяжестью, — она всегда казалась полной. Сосуд, похоже, весил больше, чем его содержимое. Однако в тот самый момент, когда благодать начала сходить на усталую его голову, из предательской бутылки вместо вина вдруг закапал мутный осадок, а потом и вовсе ничего. Динго со злости хватил чертову хреновину о подоконник, о чем тут же пожалел. Тару полагалось сдавать взамен новой, наполненной. Порой даже, не имея готовых, старик в местной винной лавке наливал ему новую порцию в ту же емкость. Вдобавок, теперь придется собирать осколки. Горничная редко заглядывала в берлогу Динго на ее же, надо полагать, счастье. Грязь на полу Динго волновала мало, но вот стекла могли стать помехой в передвижении по комнате — еще не хватало пропороть ногу.
Хотя, ходить в этом закутке, в общем-то, было негде. Койка у стены, на которой боязливая горничная меняла-таки раз в неделю белье, морщась от винных и прочих пятен на простынях. В шаге, под окном - маленький стол и стул.
Выпивку он покупал в винной лавке, что была недалеко от усадьбы. По вторникам у Динго был выходной: Рой сидел дома, а сам он бродил по округе, закупался алкогольной заправкой и навещал всякие другие места. Вино было кислое, едкое, как уксус, — и отлично! — а самое главное, быстро, опустошало голову, унося в небытие дневные впечатления и разговоры.
У Динго была хорошо развита зрительная память, и вечерами она играла с ним злые шутки, подсовывая его усталому, воспаленному воздержанием и неумеренным никотином мозгу мерзкие картинки, вроде лица Роя на концерте, когда тот привычно кривит рот в ухмылке после песни.
Боги, что это были за песни! Хотелось запихать голову в ведро с водой. Да куда угодно, хоть бы в песок с окурками, лишь бы не слышать это приторное мяуканье про любовь! Динго поймал себя на мысли, что странным образом Рой говорит — или старается говорить — басом, а поет почти как девчонка. Впрочем, когда Рой злится, его ломающийся юношеский басок переходит на истерический фальцет. Это было смешно, в особенности в сочетании с красными пятнам, которыми мальчишка покрывался в гневе. Почти как его мать в коротких порывах страсти.
Хозяйка… Динго никогда не звал ее по имени. В их альковных встречах не звал вообще никак, а при людях обращался исключительно «хозяйка». Она, впрочем, звать ее по имени не просила, держала на строгом расстоянии, — и расстояние это увеличивалось до размеров бездны в их интимные встречи. Во время них Динго особенно отчетливо ощущал свое положение, — и отдавал себе отчет, что имеют-то как раз его. Но было ли резонно отказываться? Хозяйка — не проститутка с задворок местной дискотеки, что за копейки сделает минет, а за более приличную сумму даст себя отыметь у грязной стены — экспресс-служба по вторникам — нет, эта железная леди знает себе цену. И знает цену другим.
Оба они понимали, в какую игру играют, но Динго дошел до правильных выводов отнюдь не сразу. Какой-нибудь пластиковый заменитель-вибратор вышел бы для нее дешевле и безопаснее. Но не было бы запретного плода, не было бы интриги, и не было бы вечного торжества хозяина над слугой — тонких, изысканных радостей садо-мазо: отдаваясь — забираешь, унижаясь — владеешь. Поначалу Динго было подумал, что его приблизили, как бывало у других: официальным фаворитом, постоянным вариантом. Постоянным он, конечно, был, но совершенно не вариантом. Марк был никчемным мужем, но имелось также несколько любовников в столице: все скрыты друг от друга, но не настолько, чтобы не догадываться, что попали в милость, которая отнюдь не эксклюзивна. А он во всей этой истории был лишь цепной тварью, которую звали небрежным посвистом в минуты пустоты, и так же небрежно пинали ногой за ненадобностью, зная: никуда он не денется, ляжет в углу и будет ждать, подвывая на луну.