Шрамы на воде - книга первая. Зачарованные отражениями

Гвен вздохнула и полезла мыться. Но и тут ее преследовали мятежные мысли. Теплая вода коснулась кожи и ступней. Гвендолин вдруг вспомнила мужскую руку на своей стопе, зажмурилась, словно отгоняя морок, и подставила пылающее лицо под горячую струю воды. И мокла, по обыкновению, с полчаса под душем, но так и не смогла смыть тревожащих ее воображение мыслей из головы, а щемящей истомы — с тела.

После душа Гвен в пижаме пошла на балкон. Вдоль стены гостиницы шла сплошная длинная невысокая бетонная полоса, разделенная перегородками по номерам, но не скрывающая от любопытных глаз соседей. Сейчас, впрочем, никого не было. Гвен вдохнула лунный свет, смешанный с запахом близкого моря, песка, ракушек. А еще в этот букет вливалась тонкой струей нота магнолий.

Хор цикад на короткое мгновение затих, словно по мановению палочки неведомого дирижера, и запел с новой силой. Ночь была неправдоподобно хороша. Вот бы день никогда не приходил, не приносил с собой придирки родственников, новые переживания, стыд и боль, вечное желание зарыться с головой в какую-нибудь тесную нору. Вокруг было так спокойно, так гармонично, так целостно. Почему же у нее, у Гвендолин, такой мятеж во всей ее сущности — и ни намека на потребность покоя? Где он, этот покой?

Кровать ничем не тянула, мысль о подушке под щекой вызывала содрогание. Хотелось бежать в ночь, лететь, познать что-то, скрывавшееся в темноте, еще неведомое. Гвен тянуло во все стороны сразу зудящим под кожей ожиданием, — оно затопило ее волю, порабощая разум, блокируя мысли и прежние точки зрения и ощущения. Все это было так глупо — и так сладко, и, наверняка, новое это самоощущение было неправильным, ложным, и уж точно не доведет ее до добра.

Но что сделано, то сделано — слов из песни не выкинешь. Изменения, что происходили с Гвен были реальными и они, казалось, начинали менять и реальность вокруг нее. Они были — и как отражение в зеркале, как взгляды мужчин.

Гвен было несвойственно приукрашивать реальность, скорее, наоборот. Но вот, наконец, в мыслях она расставила основные положения по местам: она взрослеет, она, возможно, недурна собой и, возможно, желанна, — не в пьяном угаре озверевших подростков, но в оценке зрелого мужчины, глядящего на нее беспристрастно.

Рою было бы приятно, если бы она была уродиной. Или чтобы считала себя таковой. Что может быть лучше для садиста, чем убедить неуверенного в себе человека в несоответствии и потом смотреть, как он мучается? Почти так же весело, как давить кузнечиков или надувать лягушек. И она, дурочка, поверила мерзкому мальчишке. Непостижимые взгляды Динго… Гэйвена — о, да, Гэйвена! — казалось, после долгой зимней спячки встряхнули ее.