Страница 54 из 61
и рухнет Великий храм веры, поглощённый огнём и хаосом.
Из откровения Иана Перушима
Никем не узнанная, как призрак, как тень, Асия бежала, одинокая, средь шумных улиц. Демон сдержал своё слово, она была свободна. Но неумолимо осыпалось данное ей время, как песок в стеклянной колбе, и отчаяние, как вышедшая из привычных берегов ревущая река, топило трепещущую душу.
Не зная, где живёт Иан Перушим, она бежала в мастерскую Эзры. Она стучала со всей силы, но дверь не растворилась, и запертые ставни хранили глухую тишину и полумрак. Асия испугалась, что пришла слишком поздно, и мастера Эзру тоже схватили. Она оглядела улицу, напряжённо вглядываясь в лица прохожих. Как, кому рассказать о нависшей над городом беде? Город жил привычной жизнью, он торговался, спорил, смеялся и ругался. Живое существо, не сознающее своего конца.
К мастерской шёл Соферим. Не веря своему счастью, Асия бросилась к нему, она рыдала и смеялась, исполненная чувством, что снова видела его живым и невредимым.
- Асия, любовь моя!
Он сжимал её в объятиях, покрывал поцелуями лицо и руки.
- Кафа заточил нас в храме. Мне удалось сбежать.
- Прости-прости меня, ради Бога! Асия моя… простишь ли ты меня?
- А ты меня? Я сделала тебе так больно…
- Я не смел сомневаться в тебе. Ты совершенна, а я ничтожен пред тобой.
- Не говори так, не говори! Соферим… я люблю тебя…
- Я не могу без тебя, Асия… просто не могу.
- Беда, беда ждёт этот город.
- Я знаю, я всё теперь знаю.
- Несчастный люди… - Асия уткнулась ему в плечо и заплакала. – Они уничтожат себя.
- Иан всё мне рассказал… какой же я дурак, что не догадался обо всём сам!
- Спасайся, Соферим! Уходи…
- Нет, всё ещё можно изменить, и бежать я не могу. Больше никто не знает правды.
- Уже поздно… слишком поздно…
- Нет, Асия! Мы остановим это безумство. Расскажем Кафе Садоку, главному творцу нашего несчастья.
- Он безумен, Соферим! Я видела его… и это было страшно.
Со всей нежностью книжник заключил лицо Асии в ладони, всмотрелся в дорогие сердцу черты, в ослепительно-прекрасные, полные тревоги и скорби глаза.
- У нас нет выбора. Если кто и может остановить катастрофу, так только он.
Замирая от страха, Асия кивнула.
- Ты прав. Но мне очень страшно.
- Теперь ты со мной. И я больше никогда не отпущу тебя. И никому не позволю причинить зло.
Невыразимо долгие мгновенья они, безмолвные, стояли друг против друга. Над головой темнело грозное небо. Алели отливы тяжёлых, сжиравших солнце туч, как будто там, за ними, полыхал пожар. А на земле жестокий ветер обметал, колол иглами песка.
- Скорее к Кафе во дворец!
- Его там нет… Он пошёл вслед за тобой, к Иану. Он тоже ищет разгадку. Он… Соферим, он… Я боялась, он хочет убить тебя.
Книжник застыл, как громом поражённый. Кафа Садок уничтожит всё, что стоит у него на пути – не это ли хотел сказать ему Перушим? «Возьми и уходи – уходи! Не смей сюда больше возвращаться!» Чего опасался Иан? Отчего он во что бы то ни стало стремился передать своё послание даже совсем неизвестному человеку? Он хотел спасти слово Божье. И ни в коем случае не хотел, чтобы про него узнал Кафа.
Озноб сотряс всё тело.
- Асия, скорее к Иану! Кафа собирается убить его!
***
Свет в высоких злачёных семисвечниках слегка подрагивал, менял на стенах очертания теней. Пять с одной стороны, столько же с другой. И одиннадцатый – в самой глубине святилища, и его огонь особенно торжественен и ярок.
Но вот он заметался, как будто призрак повёл невидимою дланью. Движенье разбудило прикованный взгляд Анны. Священник сморгнул и вдруг похолодевшей рукой пригладил рассыпанные по плечам пряди.
Он не смел более смотреть на Амфитриту. Брошенные в порыве горя слова её выжигали душу, ответный взгляд уничтожал.
Нельзя любить её, развратницу, дочь Сатаны. Но он всё-таки любил: лёгкую поступь и тонкий стан, движенья лётной птицы, ясный лик и контуры ничего не прячущих одежд – всю её, святую языческую нимфу, облик, сотворённый морем, небесным светом и всем лучшим, что было в нём самом. Ради неё он приходил во Флорариум, ради неё он доносил, ради неё он даже предал её доверие. Только чтобы снова и снова видеть музу.
Он ненавидел своё происхождение и то, кем стал. Он ненавидел мастеров, художников, особо Джотту, неблагодарного судьбе счастливца, кому нарекла себя она женой. Он ненавидел даже брата, Симона, особенно его. Одна из них его любила, одна из них дарила благословение своё – лишь потому, что тот был мастер, искусствокрад, кругом обязанный родителям, которые, отчаявшись найти хоть какое-то достойное занятие для младшего сына, чрез слёзы, деньги и уговоры устроили его к скульптору Михаэлю. Он не сделал ничего, но получил всевышний дар: художественное чутьё, воплощённый в жизнь талант, потом – взаимную любовь одной из лучших дев, что ступали по земле. А что досталось ему, Анне? Ему, надежде рода, гордости семьи, покорному старшему сыну, который корпел над книгами, зубрил писание, чтил опыт, мудрость, знания, хранимые в веках. Он отказался от всех мечтаний и подчинился родительской – и божьей – воле ради пути служения Господу и прославлению имени Его. Анна Бога любил беззаветно. Но даже в благословенье Его, в любви желанной Амфитриты ему было отказано. Бог жесток, несправедлив, если дал Симону без единой его заслуги всё, а его, Анну, приговорил извечно мучиться, ревнуя к счастью брата.