Пробуждение муз

«И виделось мне: ради познанья мира стою я на горе весьма высокой. Первый пришёл ко мне старик, и немощно было тело его; и сказал мне, вот отец я твой, иди и поклонись мудрости моей и стань служить мне; и сказал я, ужасна твоя хитрость, дух нечистый, но не склонюсь пред тобой. И пришла ко мне дева красоты небесной и сказала, вот жена я твоя, что пред Богом тебе наречена, так поклонись телесам моим и стань служить мне; и сказал я, изыди демон, ибо во грех меня низводишь. И пришёл ко мне ребёнок очей невинных и сказал мне, вот я сын твой, так поклонись желанию Господа, что дал тебе его; и ужаснулся я коварству демона немало и низвергнул его в пропасть. И явился мне Господь и сказал мне, то Сатана лице меняет, что змея сбрасывает кожу. Так говорю тебе, иди и расскажи об этом, ибо на то есть воля Моя, и предрекаю, падёт царство Моё на земле, как ослушаетесь слов Моих, что пришествовал в мир дух злой, и развратные жёны его, и развратные дети от плода их, предающие греху».

Рука предательски дрогнула, на пергаменте разлилось уродливое пятно. Соферим промокнул его, собирая избыток чернил. Но книжник весь дрожал от гнева и только сделал ещё хуже. Весь лист был испорчен.

Юноша отбросил его на пол и подошёл к окну. Он не соглашался ни с единым словом Иана Перушима. Горечь, обида, злость, острое чувство несправедливости поднимались в душе от чтения подлых строк. Он не мог работать.

Никогда ничего подобного не говорил Бог Перушиму, как и вообще никогда с ним не разговаривал. Всё это лишь обман священников, навязывающих свою волю.

Не сдержавшись, Соферим со всей силой ударил в распахнутую настежь ставню. Подонки! Низменные твари, смеющие чернить муз! То, что произошло в храме, весь ужас Асии и её сестёр, то, как они плакали от боли и унижения – кошмарная картина до сих пор стояла перед глазами. И никто – никто! – не посмел остановить треклятого Садока.

Город словно повернулся другим лицом, звериным, злым оскалом. Вслед за Кафой остальные священники пошли в наступление. Его слова повторялись на всех углах, дополнялись, обрастали новыми образами, а идеи всё прочнее закреплялись в доверчивых умах. Софериму страстно хотелось разорвать сплетавшийся порочный круг, кричать, какая это ложь. Но если с ним самим что-нибудь случится, кто защитит Асию? Один Бог – точнее, теперь уже дьявол – ведает, что последует дальше.

А как плакала она! Как плакала она, так самозабвенно и горячо любящая святой свой город и жителей его, пусть даже все они неразумные, не отличающие тьмы от истинного света глупцы, в миг отвернувшиеся от неё.

Жар с улицы опалил лицо вместе со страшными словами: город клеймил своих заступниц на всех углах, площадях и перекрёстках улиц. От лживых обличений негде скрыться: они стоят перед глазами и лезут в уши.

Соферим метнулся от окна в залитую светом мастерскую и рухнул к столу в отчаянье и бессилье. Кто-то мягко коснулся его руки.

- Может, передохнёшь, Соферим? – тихо спросил мастер Эзра.

Юноша с ненавистью посмотрел в запорченный лист и на паскудный оригинал.

- Я не могу работать с этим.

Ладонь учителя на плече ободряюще сжалась.

- Оставь. Я всё доделаю.

Соферим уступил место мастеру, а сам ушёл в соседний зал, где окна выходили на другую сторону, и было не слышно терзающих душу речей. На улицу выходить и вовсе не хотелось: злобные слухи летали там повсюду.

Книжник достал из мешка украденную у цадокиадов книгу. Меньше всего ему хотелось прикасаться хоть к чему-то, что связано с их подлым учением. Но он всё же пересилил себя и упёрся невидящим взглядом в первую страницу книги пророка Иешаи.

 

***

- Эта гиена опозорила тебя перед всем городом! Назвала шлюхой! Тебя, любовь моя! Тебя, которую я боготворю больше родной матери! И ты просишь, чтобы я простил и отказался от мести?

- Джотта! Молю тебя, не делай этого!

Амфитрита простёрла руки к возлюбленному, обняла, прижала его голову к своей груди, но он оттолкнул деву.

- Почему ты не рассказала мне всё сразу? Почему позволила услышать такую гадость из уст Садока?

Муза залилась слезами и в изнеможении приникла к плечу сестры-Немертеи.

Рухнул хрупкий мир Флорариума. Подлое осуждение первосвященника вызвало бурную волну негодования у всех творцов, возлюбленных прекрасных муз. Святой их облик был опозорен и растоптан. И оттого плакали все музы, что обретённое счастье стремительно рушилось.

- Я не хотела причинять тебе такую боль!

- Ты должна была сказать. Зачем вообще ты согласилась и пошла в логово к этой змее?

Схватившись за голову, Джотта кинулся в кресло. Теперь уж поздно вопрошать, поздно жалиться на то, что свершилось. Но легче от осознанья непоправимости ни капли не становилось.

С жаркой улицы вернулся безмолвной тенью Дуранте Дельи и оглядел печальное собранье.

- Ну что там?

- Ничего. Ничего хорошего. Мерзости о музах так и говорят.

- И люди верят?

- Некоторые верят.

Художник нанёс сокрушительный удар по ручкам кресла.

- Глупцы!

Поэт сел рядом с Лаомедеей и взял её за руку. Ладонь у девы была маленькая, узкая, пальцы похолодели. Он так хотел её утешить, уверить себя и её, что слова злобы не важны, важна лишь их любовь и нерушимая святость её облика. Но он не мог сказать так просто и не почувствовать тлетворного осадка в душе.

Скорбным было всеобщее молчанье, словно отмеченное печатью смерти. Но хуже смерти телесной являлась смерть идеала и образчика совершенства. Тень злого рока нашла на светлый мир творцов. Прекрасные картины, которые создавали с ним вместе музы, и где Джотта забывался, не спасали его больше. Дуранте продолжал писать волшебством овеянные стихи, где слова счастья лились смелым, стремительным ручьём, но собственные мысли самому ему казались неспокойными, сродни посаженным в клетку птицам.