Страница 2 из 61
Волна с мягким шуршанием накатила на лодыжку, лизнула тёплым языком и по гладкому, блестящему, что морская гладь, песку соскользнула обратно. Каким нежным казался песок, пока она не ступила на него, – и какой болью прорезала кожу, словно тысячью иголок, эта твердь! За прошедшие столетия она забыла, как это, ходить по земле. Но и на этот раз ноги вспомнят, как и всегда. Она ловила давно забытые звуки, словно была рождена заново и слышала их впервые. И солнце – поднимаясь из воды на поверхность, она видела его, и слепящее сияние, такое родное и знакомое, было здесь особенно ярким и иссушающим. А ветер, ветер носился у неё над головой, что-то нашёптывал на ухо. Она рассмеялась, разобрав. Ветер шептал милые непристойности. За ними уже наблюдают.
Оттолкнувшись руками от искристых блёсток мокрого песка, она разогнула перламутровую спину - острый, как у морского конька, хребет - и встала во весь рост. Перед ней лежала грешная земля. Она оглянулась туда, откуда пришла, на полосу прибоя. Там с моря выходили, тянув друг друга за руки, её сёстры, женщины, равная по красоте которым ещё никогда не ступала по земле.
***
Кана глаз не мог отвести. Он готов был побиться об заклад, что и Юда тоже. За раскидистыми ветвями берегового кустарника они были совсем неприметны, но, застань невиданное доселе зрелище их прямо на открытой прибрежной полосе, юноши и тогда бы пялились, не скрывая своего изумления.
Не глядя, Кана пихнул ногой распластавшегося на животе друга.
- Святы боже, пьян ли я, Юда, или и в самом деле вижу это?
- Если и пьян, то ровно столь же, как и я, - отвечал приглушённым голосом Юда. Сокрытый в тени кипариса, он чувствовал в чреслах томящий жар, и как огнём горят щёки – ему было стыдно за это даже перед Каной, пусть Кана и сам испытывал то же самое. Волею судьбы именно они, двое юношей из близлежащей рыбацкой деревни, оказались единственными свидетелями выхода из морских глубин на песчаный берег прекраснейших из когда-либо виденных ими женщин. Их обнажённые тела казались вылепленными из морской пены или изваянными из камня, который море, многие годы неустанно трудившееся над совершенством формы, теперь выбросило на берег. Сначала лишь одну – юноши решили, это купальщица из соседней деревни, которую отнесло волнами. А вслед за нею ещё несколько прекрасных нимф выступило из воды. Неужели все они..?
- …купальщицы из соседней деревни, - Юда по-прежнему ощущал спирающий горло ком, который мешал говорить.
- Нет, эти не из соседней деревни. Здесь не переплыть через скалы, - язык плохо слушался Кану.
- Музы, - прошептал Юда свою догадку. – Помнишь пророчество? Девы моря выйдут из вод на брег людской…
Кана нервно сглотнул и кивнул, хотя друг не смотрел на него. Почивший старик Алон любил болтать о приходе чаровниц-нимф. Да только кто ж верил в его брехню?
Но вот теперь, если только глаза не обманывают Кану, он сам видит их, изящных, ладных, мокроволосых. Не стыдящихся своей восхитительной наготы, не чувствующих чужих и жадных глаз, которые пожирали их тела. Они шли из набегающего морского прибоя, как птицы, задумчивые и легкокостные, осторожно и пугливо ступая длинными тонкими ногами. Сперва вода обнажала головы с налипшей на лицо сенью волос, потом точёные алебастровые плечи. Они вскидывали руки и отбрасывали волосы, и вода потоками струилась по мягким изгибам спины, а волна, приласкавшись напоследок, уже отпускала контуры приподнятых грудей с кружками тёмных набухших сосков и соблазнительную линию, что тянулась к пупку. И вот море отступало ниже, и вычерчивались плавные очертания округлых ягодиц, и низ живота, острые косточки бёдер, и треугольник жёстких волос между ног, самое женское естество… Кана ещё раз через силу сглотнул.
- Идём к ним! Пока не ушли!
Юда вцепился другу в руку.
- Нет, давай подождём! Посмотрим, что они станут делать.
Кана застонал и подумал о своей привлекательной деревенской подружке – но не потому, что, воскрешая этот образ, жаждал сохранить ей верность, а от безысходности. Как жаль, что хотя бы её сейчас нет рядом!
***
Евагора смотрела, пока море не отпустило всех её сестёр. Они давно не были на земле и теперь привыкали к ней заново. Вода – всё, что они знали последнюю сотню лет, - и она была к ним ласкова. Будет ли такою и земля?
Евагора снова взглянула на неё, на то, как ветер перебирал невидимыми пальцами в шуршащей листве деревьев. Услышала её гул, как неумолкающий оглушительный шорох, как музыку тысячи инструментов. Перкуссия. Ветер оживлял землю. Изумрудная зелень под лазоревым небом. И белый, белейший, как лучшая мука, песок. Он целовал её мокрые ноги.
Ветер разносил по берегу солоноватый запах моря, едкий и лёгкий. На суше он ощущался явственнее, чем в воде, посреди открытого океана. Здесь, на земле, контраст с морем был особенно заметен.
Евагора подняла голову к небу и нашла свою ослепительно горевшую даже в такой яркий солнечный день звезду. Она стояла над окаймляющей пляж скалой, и у неё был бело-голубой свет.
К первой подошла вторая. Амфитрита повела рукою по небу, словно очищая звезду от застилающей дымки.
- Что изменилось?
- Не знаю. Эта земля прекрасна, сестра, как всегда. Все эти годы я думала о том, как люблю её.
- А люди?
Амфитрита мягко склонила голову, не отводя тёмных глаз от лика сестры. Она не ждала ответа. Понимала, что Евагора тоже его пока не знает. Но за ним они и пришли.
За спиной шумело море, а впереди, на земле, шумел ветер, перекатываясь по берегу. Евагора закрыла глаза и прислушалась к ним. В этом заключена музыка, музыка волшебная, которую она никогда не слышала от людей. Хор, мелодия скользила от ноты к ноте, взрывалась богатой палитрой звуков. Переходы чисты, в них заключён высший смысл. Тысячи голосов терялись, она уже не различала их, но они по-прежнему звучали у неё в голове, и музыка вела всё дальше и дальше, в потустороннее небытие. Так поют сирены в море. Евагора знала, сёстры тоже слышат это.