Страница 17 из 61
Двум мальчикам-сиротам, родители которых погибли в шторм, плакавшим над пробитой лодкой, единственным средством добыть себе пропитание, она сказала: «Найдите дельфинов. Я попрошу их научить вас самой совершенной рыбной ловле».
А малышку, получившую страшный ожог от ядовитой медузы, Евагора вылечила парой капель воды из грота, той самой, что стекала в её чашу. Она принесла её с собой в кувшине, который подарил Юда.
Гул праздника, охватившего деревню, всё не умолкал. Рыбаки испивали вина в честь всемогущей музы, указывали на далёкую Цирцейскую звезду, возгоравшуюся голубым пламенем над морем, спрашивали Евагору о ней.
Евагора стояла среди людей, опершись на мостки, и тоже смотрела на звезду, на море, слушала волшебный рокот волн. Море было тихо, как зверь, неистовый и дикий, но ей внимающий, послушный. Весь берег заняли утлые рыбацкие лодки, хотя и привязанные к мосткам, но рвущиеся в море. Едва рассветёт, их выведут в открытую воду, чтобы снова они накормили целую деревню.
Евагора собралась в обратную дорогу. Жизнь в деревне затихала рано, потому как рыбаки с первыми лучами отправлялись в море.
Каждая семья, каждый дом хотел хоть что-то подарить ей в благодарность. Несли рыбу, вино, масло, хлеб, цветы, простые грубые украшения, ракушки, утварь. Кана вызвался помочь Евагоре донести дары до грота. За вечер он выпил много вина, как будто решившись на что-то.
Юда спьянел тоже. Этим вечером он собрался признаться Евагоре в своей любви. Но чувствуя, что страх скуёт язык, он заливал его вином. Он хорошо знал путь по берегу к пещере музы и по приливу в темноте пошёл за ней. Он пил всю дорогу, боясь, что свежий ветер выветрит похмелье и приобретённую с ним смелость. Он скажет ей, что любит… он скажет, что будет верен и всё для неё сделает, чего она ни попросит…
Был прилив, но Юда уже отлично научился проплывать в грот с любой водой. Прозрачный свет незаходящей луны непостижимым образом проникал сюда, как и свет дневной, и серебристой мерцающей сетью лежал на воде.
Ощупывая дно, Юда выбрался на камни и тихо позвал её. Она должна быть здесь, она же вышла раньше. Но всё, что юноша услышал, это убаюкивающий и мерный плеск воды в чаше. Присмотревшись, он заметил в глубине неровный огонёк костра и пошёл на свет.
В кромешной тьме, разбиваемой огнём в осколки, в сгустившемся сумраке заметил он движенье сплетённых в страсти тел. Любовники возлежали на расстеленном одеяле, которое принёс для Евагоры Кана. Он сжимал в судорожных, тугих объятьях её точёный хрупкий, как у птицы, стан, ласкал и целовал белую, словно бы сияющую во тьме призрачным и лунным светом кожу. В порыве наслажденья она выгибалась крутой дугой, всей грудью прижимаясь к груди, как хищнику подставив шею его терзающим губам.
Юда стоял, как громом поражённый. Голова закружилась, а ноги ослабели. Смертельная тоска охватила вдруг его, и ноющая тяга поразила сердце. Кана оказался первым, снова - первым. Он отшвырнул его бесцеремонно, заставил наблюдать со стороны. Всё счастье, вся любовь его сейчас лежали перед ним, жестоко отнятые, присвоенные чужой и властною рукой. Юда задыхался, ему было очень плохо. Но он не мог уйти. Какая-то неведомая сила приковала его к этому месту, заставляла пожирать любовников глазами и их сладострастный и постыдный грех.
Евагора остановила ласки Каны, приподнялась и отстранилась. До чего она сейчас прекрасна, в томлении земной любви, манкая чаровница, соблазнительница, обещающая всё наслаждение того, неведомого мира!
- Юда! Идём же к нам! Юда…
Он не мог противостоять, не мог сказать ни слова. Её совершенное тело подчинило плоть его, просило обладать им, её воля подчинила дух его. Юда сам не понял, как обнажённый оказался с любовниками на ложе.
Здесь не было стыда, того стыда, который жёг его, пока он смотрел на них. Он не стыдился Каны, не стыдился самого себя. Всё вдруг подле музы приобрело кристальную, ясность и простоту. Любовь. Всё просто. Есть лишь она, любовь его. Она щедра языческим, природным изобильем.
Она в нём пробудила древнюю, убитую моралью силу, желание и жажду жизни. Ему стало жарко, он ощущал её горячие губы, податливое тело. Он целовал, и трогал, и ласкал лицо её и маленькую грудь, и пальцами скользил по нежным косточкам на шее. Ему всегда того хотелось, как только он узрел её впервые.
И Кана был где-то тут же, они здесь были все, в клубке взаимной и неистовой страсти. Они обладали ею оба, и ревность их ушла. И когда Кана вскрикнул и, содрогнувшись, замер в ней, Евагора не отпустила Юду. Он видел близко глаза её в минуту упоения любви, огромные и отстранённые, покрытые пеленой, что безразличием к земному мешает наслаждение с печатью смерти. Никогда с женщиной не видел так отчётливо он глаз её, всегда закрытый на самом себе, влекомый собственной стремительной волной. Ему понравилось, какой она была. Он сам другой стал с нею, как будто великая, досель непознанная истина о мире всём ему открылась.
- Ничего не бойся… - шептала она сбивчивым дыханьем ему в лицо.
Она обвила его, поцеловала и оказалась сверху. Он ждал её, желал её так долго, гораздо дольше, чем длилась жизнь его. Как совершенство, как вершину счастья, как высшую награду. В ней растворился весь мир и помыслы его. Он трогал её грудь, прижимал к себе узкие бёдра, чтобы достичь с ней того полного единенья, к которому она вела. Она льнула к нему, как безумная волна морская, вздымаясь и пенясь, обрушивается и терзает берег в шторм, и было в силе её страсти нечто природное, первородное. Кана обхватил её сзади, прижал к груди сильными руками и целовал напористо, глубоко. Она была с ним в сцеплении объятий, но она была едина с Юдой. Все вместе они познали самое себя, и ни Юда, ни Кана уже не могли сказать, где проходила грань тут между ними.