Маяк ветров

В последний раз Титэа была на весенних торгах вместе с отцом. Он не хотел ехать, но деревенский староста уговаривал, твердил: «Нельзя сидеть взаперти. Прошлую весну пропустил, не праздновал возрождение бога – но не вечно же горевать. Поезжай вместе с дочерью. Посмотришь на весенний хоровод – полегчает на сердце». И отец согласился, не желая спорить.

Халя Вени любили в деревне. Не только за то, что он приносил перевязанные бечевкой послания. И уж точно не за то, что следил за маяком, не давал заржаветь маховикам и флюгерам, а те сигналили воздушным кораблям, не позволяли им сбиться с пути. До всего этого деревенским было мало дела. Но они любили приходить в гости к смотрителю маяка и звали к себе. Вели долгие разговоры, засиживались дотемна – Халь Вени умел внимательно слушать и всегда готов был помочь дельным советом.

Но после того, как море навсегда забрало маму, отец перестал появляться в деревне и неохотно отпирал двери в башню. Никто не мог заставить его забыть о печали: ни маяк, ни Титэа, ни тем более люди из деревни.

Но все же он согласился поехать на ярмарку, и Титэа хорошо запомнила этот путь. Их усадили на скамью в крытой повозке, и сквозь полуоткинутый полог Титэа следила, как поднимаются и опадают холмы, как исчезают позади знакомые места. Запомнила и сам город: разноцветные стены в гостевом доме, праздничную толчею на улицах, музыку и песни. Но отец так и не сумел развеселиться, и Титэа делила с ним печаль, смотрела на все издалека, отрешенно. И только когда хоровод подхватил ее, закружил на площади – лишь тогда веселье накрыло с головой, захлестнуло, словно море.

Несколько лет назад это было, а кажется – так давно.

Музыка и песни остались прежними, гомон толпы не изменился, и разноцветные ленты все также взлетали в небо, плескались на ветру. Но изменилась сама Титэа. Море закалило ее, пропитало солью, приучило к одиночеству. Она шла сквозь уличный шум как сквозь волны. Подол белого платья мел мостовую, широкие рукава разлетались в такт шагам, а по плечам струились черные, оплетенные жемчугом пряди. Ей не приходилось пробираться сквозь толпу. Прохожие шептали: «Жрица океана», и расступались, давали пройти.

Рассветные часы Титэа провела на ярмарочной площади. Наполнила чаши священным жемчугом, отдельно высыпала крупный, отдельно – тусклый и мелкий. Застелила прилавок белой тканью, разложила мерцающие перламутром раковины. Полюбовалась – вышло красиво, – и прошептала молитву над дарами моря. А потом ушла, – в торгах Титэа ничего не понимала, доверила все своим попутчикам из деревни. Справятся без нее, ведь все эти годы так и было: она ныряла за жемчугом, а они продавали его здесь, на ярмарке.

У Титэи были другие дела. Нужно найти Чету, бегущего от непонятной угрозы, и разузнать, где купить маховик, новый, взамен проржавевшего. Второе было проще.

Титэа вышла на середину площади, запрокинула голову и огляделась. Цветные крыши, башенки, карнизы, ограды мостиков-балконов, перекинутых от дома к дому, – все они, увитые лентами, рвались в небо, пронзали синеву. Но не могли заслонить силуэт городского маяка ветров. Он возвышался над домами, далекий и темный. Ни одного флюгера отсюда было не различить, но все же Титэа не сомневалась, что это за башня.

Идти далеко, наверное до самой восточной окраины города. Но ничего не поделать, – где еще узнать про маховик? Да и все новости слетаются к маяку ветров. Может быть, там ждет еще одно послание от Чету из рода Совы?

Титэа еще раз взглянула на небо, запомнила направление и отправилась в путь.

Когда она добралась до маяка, солнце уже поднялось высоко. Здесь, на окраине было почти тихо, никто не зазывал, не расхваливал товар. Мощеная булыжником улица карабкалась на холм, мимо причудливых домов. Те, казалось, тоже ползли вверх, упираясь в мостовую неровными ступенями и крылечками. Блестели оконные стекла и медные решетки. То тут, то там распахивались двери, люди покидали жилища, спешили вниз. Из переулка выбежала босоногая девушка с корзиной в руках и закружилась в танце – словно слышала музыку, скрытую ото всех остальных. А потом засмеялась, запустила ладонь в корзину и швырнула в воздух полную горсть лепестков.

Титэа поймала один из них, фиолетово-синий, и улыбнулась. До вечера было еще далеко, но праздничное веселье уже пьянило, шептало: «Отбрось заботы, забудь о чужих бедах, все хорошо». Но Титэа не могла забыть. Подъем становился все круче, но она продолжала идти, пока впереди не выросли темные стены башни.

Птицы, свившие гнездо над дверью, забеспокоились, зачирикали, едва Титэа ступила на крыльцо. Она хотела постучать, но увидела алый шнур и потянула за него. Из-за двери отозвались колокольчики, и птицы всполошились еще больше, захлопали крыльями и снялись с места. Послышались шаги, скрипнули петли, и дверь отворилась.

На пороге стоял вихрастый юноша в простой, совсем не праздничной одежде. Титэа успела заметить следы чернил на его щеке и пальцах.

– Приветствую хранителя маяка, – сказала она и поклонилась.

– О, я всего лишь ученик, – ответил тот и посторонился, пропуская ее. – Хранитель наверху.

Юноша провел ее через нижний зал – темный, заставленный ящиками и картонными коробками – и распахнул дверь на лестницу.