Страница 110 из 115
На Шота Руставели, в закрывающемся магазине купили то, без чего нельзя украсить стол. Радость Василича при виде своих квартирантов была неподдельно–искренней. Стесняясь своих чувств, грубовато похлопал нас по спине, проворчал:
– Чуял, что скоро будете, стол накрыл.
Пожав ему руку, сказал, что раз мы с рыбалки, значит, на столе должна быть не консервированная рыба, а свежая. Приняв добычу, Василич спросил:
– На червя или хлеб? Мелочь не долбала?
– На хлеб. Метров на двадцать забрасывали, там мелочь не шляется.
Развернувшись в сторону хаты, я громко подал армейскую команду:
– Самсунг, к снаряду бегом марш!
Из темного проёма веранды лешим появился Петруха.
– Чё?
– Бери в охапку свою Катьку и марш чистить рыбу.
Через час, на том же лягане на котором позавчера красовался плов, сейчас отдельными горками лежали искусно пожаренные куски сазана и судака. Мне на этот раз было дозволено вместе со всеми выпить рыбацкую стограммовую норму, чему я не удивился, но понял: езды по городу с ребятами не будет, они улетают и, возможно, этой ночью. Воспользовавшись общим галдежом, Лёша напомнил:
– Просьбу не забудь. Позаботься о дядьке.
– Я помню, Лёш. Может до аэропорта всё же подбросить?
С аппетитом хрустя рыбьей кожицей, не пускаясь в объяснения, тот кратко ответил:
– Сами.
Утром заехал к Василичу. Нахохлившийся и задумчивый, сидя перед кучкой денег, не ответив на приветствие, Василич отвернул голову. Присев на край топчана, предполагая, что творится в душе этого доброго человека, сказал:
– Пойми, они женатые люди, у них куча малых детей. Их зверюги жёны–сёстры рыскали с ментами по всему городу в их поисках. Пацаны об этом пронюхали и, чтобы дело до суда не доводить, отдались в руки своих баб. Земля, круглая, город маленький, встретимся.
– Я же к ним как к родным, а они вон что! – Василич показал потрескавшимся пальцем на сумы.
Запрыгнув на топчан, сел ближе к нему.
– Уехать тебе надо к своим. Хватит жизнь даром жечь без пользы. Ты подумай. Дом продать помогу. И ещё. Мне тоже предписано в течение двадцати четырех часов явиться домой с повинной, иначе супруга грозила проблемами. Но заезжать к тебе буду, обещаю.
За два месяца, к крайнему неудовольствию и раздражению Майки, работу я так и не нашёл.
Вернув семью от бабушки к месту постоянной дислокации, чтобы не мозолить глаза супруге и не лезть в воспитание детей с позиций армейской дисциплины и распорядка дня, весь август катался по городу: подвозил народ с багажом, сумками и без таковых за договорную оплату к домам, паркам, магазинам, ресторанам, базарам и от них. Не чурался загородных поездок, но с большей оплатой. Дополнение к пенсии приводило Майку в хорошее настроение и в такие дни меню становилось разнообразным.
За день до празднования дня Независимости, проезжая мимо сквера в центре города «прослезился»: у монумента Амиру Тимуру собирался разновозрастный люд. Оставив машину на обочине дороги, одёрнул рубашку, расправил плечи, придал лицу строгость. Твёрдо ступая, почти печатая шаг, пошёл вглубь аллеи. В центре сквера лицом к монументу стоял двух шереножный строй молодых людей: юноши, стойко перенося жару парились в костюмах двойках и вытягивали стеснённые галстуком шеи; юные красавицы в ярких платьях и тюбетейках, держа огромные букеты роз, гвоздик и гладиолусов застенчиво посматривали на кино и фотохроникеров. Отдельной кучкой на левом фланге стояли люди преклонного возраста, поддерживаемые за локоть лоснящимися от сытой жизни и довольными собой чиновниками.
Мероприятие должно было вот–вот начаться, и я боясь опоздать ускорил шаг. Старший лейтенант в белой рубашке став преградой на моем пути, приказал немедленно удалиться, на что я под недоверчивыми взглядами других милиционеров напыжась, ответил:
– Уважаемый! Я такой же гражданин этой страны, как Вы и вон те, стоящие у монумента молодые и пожилые патриоты! (Вот чёрт, надо напрячься и решить вопрос с гражданством. Нужен паспорт, и чем скорее, тем лучше). Я так же, как все и, как надеюсь Вы, придерживаюсь тех нравственных и политических принципов, в основе которых лежат любовь к Узбекистану, её Президенту и всему народу! Я преисполнен гордости за нашу страну, и я верю в её будущее, великое будущее! Почему же Вы, уважаемый, думаете, что если я отличаюсь от Вас цветом кожи, не способен на такое сильное чувство?! Позвольте мне, рядовому гражданину, вместе с другими моими соотечественниками выразить отношение к нашей Родине, независимой Родине!
Обалдевший и одураченный старлей посторонился. Я, проникнувшись моментом и чем ещё полагается, прошествовал дальше и встал на левом фланге приглашённых гостей. Придав лицу важность, поклонился бронзовому коню и бронзовому Тамерлану. При исполнении гимна, все, и я в том числе, прижали руку к сердцу. Обратив взор к строго смотревшему правителю Междуречья четырнадцатого века, толпа под фонограмму зашевелила губами.