Страница 149 из 162
– Это вы меня напугали, Даниэль… Карлович… У вас глаза по-настоящему метают молнии, когда вы сердитесь.
– Простите…
– Это страшно…
– Да, я знаю… Это… черт знает что… Для чего косу резать?
– Кожу тянет на ране… больно… она же тяжелая, Даниэль Карлович. Посмотрите на меня – я похожа на чучело, мне низачто их не отмыть! – Она смутилась под моим оценивающим взглядом – запекшуюся кровь, действительно, трудно отмыть.
– Сколько резать?
Ева показала до середины плеча:
– Думаю, так в самый раз.
– Не жалко, Дарья Петровна?
– Отрастут.
– Как пожелаете. – И я полоснул скальпелем по косе.
Через несколько секунд огромная пшеничная коса, более метра, оказалась у меня в руках, действительно, тяжелая и плотная, как пеньковый канат, а Ева улыбнулась и, как ведьма, с радостью тряхнула облегченной, распустившейся гривой:
– Так гораздо легче, Даниэль Карлович. Теперь можно сделать “Греческий узел” или “Бандо”! Правда, так же лучше?
Я опустил глаза и сказал как можно сдерженнее:
– Да, так очень… хорошо, Дарья Петровна.
Мы решили вместе ехать в Цюрих. Я рассказал Еве, что уезжаю из России в следующее воскресение и мог бы помочь ей в Швейцарии в поисках ее родственников, которые, наверняка ждут ее появления следующим поездом. Ева безумно разволновалась, даже заплакала, и я еле успокоил ее, когда она вновь прижалась губами и заплаканной щекой к моей руке.
Она потребовала, чтобы я рассказал все, что знаю о ней, о ее отце, о Муханове, о детстве, о Константиново, и я, конечно, рассказывал всё, что знал или мог вспомнить. Обычно, я избегал говорить о себе, только, когда было необходимо лишь упоминал вскользь. Ева, если не слушала мои рассказы, то читала газеты. Недельной давности или свежие – неважно, лишь бы восстановить картину жизни, которую она не помнила совершенно. Заботливая Мотя складывала газеты в стопку на кухне для растопки печи. Ева взяла эту стопку с кухни и читала все подряд: “Крестьянская беднота”, “Красное знамя”, “Военный голос”, “Вечерний курьер”, “Правда”, “Время”, “Крестьянский путь”, “Жизнь”, “Заря России”, “Благовест”.
Однажды в кабинете она забралась с ногами в кресло и читала, вероятно, уже третью газету из кухонной пачки. Я заметил, что читает Ева довольно быстро. Дочитав до последней строчки, она откинула голову на подголовник и застонала. Затем сложила газету в четверть, свернула в рулон, и еще раз раздраженно простонав, ловко и резко бросила газету в корзину для бумаг. Я краем глаза заметил, что, кажется, это был номер “Русских ведомостей” двухлетней давности. Она простонала еще раз:
– Боже, в какое время мы живем! Не могу больше читать… Это какой-то кошмар!
Она покачивалась в моем плетеном кресле. Я молча уставился в книгу, чувствуя, что Ева смотрит на меня. Маленькая нога отталкивалась от пола, и кресло плавно раскачивалось.
– Мы дружили? Насколько близко?
От этого вопроса меня точно окатило варом под сорочкой, и всего на несколько секунд я представил, как мы раскачиваемся в кресле вдвоем. “Надо выкинуть эту чертову качалку… После нее сидеть в кресле невозможно…” Я сделал вид, что рассматриваю руководство Цовьянова по родам и разложил атлас на диване.
– Мы дружили, Дарья Петровна… Близко. Секретов у нас друг от друга не было…
Ева соскочила с кресла и пересела ко мне на диван. Между нами лежал атлас по тазовым и ножным предлежаниям плода со скрюченными младенцами на красочных рисунках. Анатомические подробности, похоже, не смутили Еву нисколько, и снова тело мое загорелось, и я с ужасом понял, что люблю ее по-прежнему, но теперь уже не по-детски, а осознанно, пылко, с удвоенной силой.
– Что вы читаете, Даниэль Карлович?
– Цовьянова просматриваю. – ответил я тихо. – Пациентка в соседнем доме скоро должна родить… Похоже, плод перевернулся… вчера сердцебиение было выше пупка... – продолжал я бормотать, – …очень узкий таз и…
– Что между нами было? – передо мной сидела уже не маленькая девочка, а замужняя женщина, все понимающая с первого взгляда. Она интуитивно чувствовала, что что-то было, что была любовь, хотя и однобокая, безответная, только с моей стороны, но была все же.
Мне захотелось наврать, что было всё, что любили мы друг друга страстно, признаться ей сейчас же и заняться любовью тут, в кабинете, в этом чертовом кресле. Но Ева смотрела спокойно, даже серьезно, и минутная слабость прошла. Я взял Цовьянова с дивана и перешел к столу: