Страница 148 из 162
Поцелуй.
Д’Амбросетти прервал свой рассказ и взглянул на Якова. Тот сидел, опустив голову, молча, глядя на круглые пятна дубовых сучков в широких половых досках. Почувствовав взгляд доктора, он поднял глаза. Ох… как же нехорош был его взгляд… темнее тучи… так темен и бездонен, что цыганские глаза Д’Амбрасетти показались мне светлее:
– Что же ты замолчал, д’Амбросетти? Рассказывай дальше…
Д’Амбросетти глядел на него доброжелательно, будто не замечая враждебности:
– Я ценю ваше внимание, Поренцо. Я почему-то не сомневался, что вы захотите дослушать до конца. Будь по-вашему, Яков… Итак…
…Суббота и воскресение двадцать седьмого и двадцать восьмого декабря прошли в ожидании перемен. Метель мела и днем, и ночью. Солнце, невидимое за холодной мутью, падало, как в могилу, в темноту раньше времени за треугольные крыши и трубы московских дворов и с трудом поднималось из такой же могильной темноты утром. Серенькие дни пугливо заглядывали в крестовины окон, и я, барабаня пальцами по заиндевевшему стеклу, малодушно думал, что зиме этой нет конца. Но все же, метель прошла – ночью стало тихо, выстлало улицу белым снегом, и в окне над городом показались боги, именуемые в народе планетами и звездами.
Ева первые дни металась, порывалась бежать неизвестно куда в метель, и я метался вместе с ней, бегал на вокзал, расспрашивал, но всё безрезультатно. В милицию из-за Евиных фальшивых документов, я, конечно, не пошел…
Она чувствовала себя гораздо лучше. Молоко из груди ушло, и Ева сразу стала спокойнее, прошла нервозность и бессонница. Она задумчиво ходила по моим обширным аппартаментам, рассматривала картины, книги. Ей понравилось сидеть в кресле-качалке, в кабинете, склонившись над сборником стихов. Однажды я застал ее у шахматой доски. Она с интересом рассматривала фигуры.
– Играете, Дарья Петровна? – Спросил я.
– Еще не знаю, Даниэль Карлович. – Задумчиво протянула она, вопросительно взглянула и передвинула пешки в один ряд.
– Хотите проверить?
– Пожалуй… да!
Я взял с доски две пешки и спрятал за спину:
– Выбирайте, в какой руке.
– Ммм… в правой!
– Повезло… вы играете белыми.
Она так задорно и радостно засмеялась, что серая метель за окном показалась мне сияющим днем. Мы двинули вперед свои пешки. Ева весело улыбнулась:
– Вы проиграете мне!
– Эт-та мы еще посмотрим…
– Пешка на f4…
– Конь на b6…
– А я – слоном!
– А мы тэк-с…
– Теперь что скажите!?
– Неплохо… неплохо, Дарья Петровна, но тут вы ошиблись… нужно было ходить пешкой…
– Вы меня дразните, Даниэль Карлович, потому что знаете, что проиграли… Сдавайтесь!
– Я сдался… и уже давно… – Наверное, эти мои слова прозвучали несколько пылко, потому что в ответ последовало молчание, и я поспешил исправиться. – Я хотел сказать… что… вы выиграли эту партию. Поздравляю, Дарья Петровна…
Пациентов у меня было мало, не больше двух в день, и все оставшееся время я мог уделять моей неожиданной гостье. Я уже не сомневался, что Ева – мой рождественский подарок, чудо, свершившееся наяву. Барабаня пальцами в замерзшее стекло, я насмехался над ярившейся метелью. Давай мети, круши, греми крышей, вой в трубу… Мне теперь не страшно… Я знаю – зима на свете для того, чтобы делать драгоценные подарки. В ответ метель яростно ударила в окно и бессильно рассыпалась мелкой крупой по черному льду брусчатки.
На следующее утро Евиного появления я застал её в ванной с хирургическим скальпелем в руке. В мгновенье ока я очутился рядом и выбил инструмент из ладони. Скальпель со звоном отскочил от кафельной плитки и вонзился в деревянный пол, а я схватил Еву за плечи и как следует встряхнул:
– Дарья… Петровна! Если сейчас… коммунистический режим… – Говорил я отрывисто, – … и бога, и дьявола, и черта большевики отменили… это не значит, что можно просто так… безнаказанно… взять и кончить жизнь самоубийством! Не смейте… этого… делать!
Губы у нее запрыгали:
– Я и не собиралась! Я хотела обрезать косу!
Я выпустил ее, она чуть не плакала.
– Простите меня… Дарья Петровна… Фууу-у… как же вы меня напугали… – Я сел на край ванны, нагнулся и выдернул из пола скальпель.