Страница 145 из 162
– Знаете, Дарья Петровна, это особый шкаф. Здесь хранится инструментарий моего пращура. Он был аптекарем и врачом при дворе Людовика XIV. Видите, на каждом инструменте бронзовая табличка или печать, и надпись “Венни Луиджи д’Амбросетти” и королевская лилия. Конечно, мой отец смог сохранить всего несколько предметов из большой коллекции, но и то чудо… Эти вещи очень много значат для меня… М-да…
Я вынул из шкафа квадратную коробку, обтянутую потертой черной кожей и раскрыл ее. В бархатных ложах лежали бронзовые части насоса с поршнем из слоновой кости и стеклянным колпаком в форме вазы для приема молока. Довольно тяжелый. Справиться с таким “аппаратом” можно только вдвоем. Соединил обе части и потянул за ручку насоса – костяной поршень мягко и упруго пошел вверх, потом обратно, нагнетая давление. Прекрасно работает!
– Вот и молокоотсос, ему больше двухсот лет, но он в рабочем состоянии. Схожу за пижамой, и мы приступим…
Через минут сорок мы сидели с Евой за круглым обеденным столом и ели наваристый петушиный бульон. На полученную от Джона Кёртиса валюту я купил у спекулянта петуха, довольно старого, но выбирать не пришлось. Весь вчерашний вечер он важно расхаживал по кухне, в ожидании моей кухарки, уехавшей еще до Сочельника на Рождество к родственникам в Фили.
Сегодня в пятничный декабрьский день он поднял меня спозаранку настойчивым и хриплым “кукареку”. Я выглянул в окно в пять утра, дико таращась спросонья на мелкую снежную крупу, заметавшую город, и повалился обратно в кровать под теплое одеяло. В печке-голландке весело потрескивали дрова, спальня и кабинет прогрелись, жизнь налаживалась. В чулане лежали три большие вязанки дров, стояло два ведра угля – немного, но все же лучше, чем топить антикварными стульями. В леднике был творог, яйца, молоко, кагор, лукошко мороженой клюквы для морса и большой кусок настоящей кровяной колбасы. В доме, по-новогоднему пахло мандаринами в большой фруктовнице, и на верхушке фруктовой пирамиды лежал… о, чудо из чудес! …настоящий малиново-коричневый гранат. Прежде чем пойти на вокзал, я дал кухарке Матрёне Тимофеевне, попросту, Моте, выполнявшей обязанности также и горничной, и экономки, задание зарубить петуха и сварить. Старый петух доварился только часам к четырем, и теперь о его существовании напоминал лишь ворох разноцветных перьев на кухне.
Ева глотала куски куриного мяса и жадно закусывала ржаным хлебом. Заметив, что я смотрю, как она ест, опять смутилась:
– Извините… Даниэль Карлович… сама не понимаю, почему я так проголодалась.
– Не извиняйтесь, Дарья Петровна. На здоровье… Не торопитесь – есть еще бульон. – Я с трудом заставил себя не таращится на нее, и перевел взгляд на голубые изразцы голландской печки. Даниэль Карлович! Она сроду меня так не называла.
Вошла Мотя в строгом черном платье, в белом переднике и накрахмаленном кокошнике горничной, покосилась на Еву:
– Подавать фрукты, господин доктор?
Я кивнул, Мотя опять покосилась на гостью. Та сидела за столом напротив меня, в моей шелковой индийской пижаме, в моих шерстяных носках, с перевязанной головой и торопливо доедала петушиную ножку. До чего же хороша!
Мотя вопросительно посмотрела на меня.
– Принесите два стакана, пожалуйста, Мотя, и кофе.
Ева тем временем, насытилась. Глаза ее влажно заблестели от горячей еды и, откинувшись на спинку стула, она взглянула на меня из-под полуприкрытых век:
– Спасибо… я, кажется, никогда ничего вкуснее не ела! Не думала, что еда приносит столько удовольствия! Мммм, вкуснятина! – Она, действительно, замычала от удовольствия, и глаза ее вспыхнули почти детской радостью, озаряя все лицо страстной, манящей притягательностью. Тут уж я не мог себе отказать любоваться ею.
– Да, петух, действительно, отменный, Дарья Петровна. – Ответил я сдержанно. – Это хорошо, что к вам вернулся аппетит. Значит, сотрясение совсем слабое.
Упоминание о сотрясении согнало улыбку с ее лица. Она отодвинула тарелку и виновато взглянула на меня:
– Какая я гадкая… Зачем вы помогаете мне… Наверное, мне должно быть сейчас очень стыдно, что… что так хорошо…
Я встал из-за стола и пересел на стул рядом с ней, взял запястье, прощупывая пульс:
– Вы не виноваты, Дарья Петровна. Придет время, и вы все вспомните.
Коралловые губки дрогнули:
– Даниэль Карлович, вы сказали, что мое настоящее имя Ева… Блонская. Почему же, вы называете меня… Дарья Петровна?
– Потому что вы теперь напоминаете мне Еву только отдаленно внешне. Вы совсем другая.
– Какая же я была?
– Сложно объяснить сразу… Скажу одно, сейчас вы более раскованы и свободны, нежели были раньше. Вы естественны в своем поведении, сейчас вас ведут инстинкты, чувства. Вы будто забыли все условности, к которым привыкли с детства в своей среде и сейчас раскрываете свой характер, таким, какой был заложен в вас природой.