Страница 13 из 162
– Ждите скоро. Привезу жирного барашка.
Конечно, положа руку на сердце, можно было обойтись и без барашка. Весь Ашхабад знает, что плов с курицей и кишмишем я лучше всех в городе готовлю. Но мне… старому ослу, непременно захотелось барашком гостя угостить.
Моей невестке приказывать не надо. Айша – женщина понятливая. И мастерица, и рукодельница, и хозяйка отменная, и портниха, известная всему Ашхабаду! Полгорода обшивает лучше всякой там фабрики «Большевичка». Кто лучше нее в округе ткани на тара ткет: и кетени, и сосаны, и сары тахта, и гырмызы донлык? А вышивает как! А готовит! Голодный мужчина – позор для женщины. Если к Акышу друзья приходят, она сразу манты делает, всех детей угощает. В доме чистота, кругом цветы… как их… герани в горшках. В огороде порядок, куры несутся, лошади ухожены. Да, что говорить, весь дом на ней. Я вижу – гостю рада. Значит, постарается, не стыдно будет потом соседям в глаза смотреть.
Приезжаю домой к девяти… с курдючным бараном. В доме пахнет вкусно: Айша шурпу сварила, чебуреков гору напекла, тесто поставила для лепешек, огромные казаны из чулана вытащила – плов варить. В очаге во дворе уже сложен ворох сухих веток, раскаленный тамдыр готов печь ароматные чореки. На столе лежат полосатые гарпызы, сахарные гавуны, а в глубоком блюде матово поблескивают кисти белого и черного узюма.
Но дома никого. Айша записку оставила, что Макар ушел в военкомат, она – на работу в библиотеку, а Акыша с ребятами послала по этажам в новый четырехэтажный дом напротив предупредить, чтобы люди ничего на вечер не готовили – дедушка Курбан барана будет резать, аш готовить. Мол, у нас дорогой гость – брат его погибшего сына, весь четырехэтажный дом сыт будет.
Вы знаете, товарищ доктор, что я очень вкусный аш[10] готовлю. Вот сейчас деда своего вспомнил. Пусть я буду самым последним глупцом, если не скажу, что самый лучший плов, который доводилось мне когда-либо кушать, умел готовить только он! А как он кушал! Загляденье! Сколько лет на свете живу, не видел никого, кто с таким изяществом ел бы плов. Только лишь тремя пальцами одной правой руки он управлялся, как аристократ вилкой и ножом.
Но я отвлекся… Зарезал барана, освежевал, разделал тушу. Требуху отложил соседкам на шурпу. Лучшие куски оставил на плов, положил в эмалированный таз, другим прикрыл, поставил в угол в тень, дверь настежь распахнул и решил прилечь отдохнуть. Что старому человеку надо? Спокойно поспать. Прилег на софу, не заметил, как заснул. Сплю я крепко. Только слышу, как будто сквозь сон, вроде звон какой-то на кухне. Повернулся на другой бок, и тут вскочил, словно меня шило в бок кольнуло.
Понял, что зазвенело на кухне. Это Кара-гез, шайтан, лапой таз с баранины сбил! Ворюга!!! Не то, что его отец Ак-бай, прекрасный, смирный пес. А эта тварь – хитрый, как дьявол, ловкий, как кошка, вредный и упрямый, как осел. С виду-то они, похожи – оба белые, черноглазые, но Кара-гез и покрупнее, и посильнее, и поумнее будет. Сколько раз от волков меня в горах спасал! Пёс очень силен и злится, что нет у него достойного соперника и поэтому регулярно испытывает силу моего духа. Бандит! Шайтан! Сегодня ветер из пустыни дует – в такие дни он еще злее и упрямее, чем обычно. Ничего не помогает – ни почесывание уха, ни ласка, ни уговоры, только намордник.
Я палку прихватил и бегом на кухню. Знаю, с какой скоростью эта бестия все сжирает! Эх, вай, вай, вай! Ох, беда! Позор на мою голову! Всех соседей, весь дом напротив на плов пригласил! Как людям, как гостю в глаза смотреть! – Курбан опять закачался на скамейке.
Женщина-врач присела рядом, сорвала цветочек поповника, росший в тени скамейки:
– Так это он с бараниной в зубах недавно здесь пронесся… Неужели ваш Кара-гез всё мясо сожрал?
Курбан посмотрел на женщину-врача, и ей показалось на мгновенье, что в его темных глазах мелькнули и погасли сатанинские веселые искорки:
– Всё не всё, доктор. А плов готовить почти не из чего! Старый я осел! Не мог таз с мясом на стол поставить! На табуретке оставил!
Женщина-врач аккуратно загасила папироску о ствол чинары и положила в банку из-под шпротов, проволокой, прикрепленной к спинке скамьи. Окурок потух и умер среди других своих почерневших и скрюченных собратьев.
Женщина отрывала один за другим по кругу белые лепестки поповника, а Курбан наблюдал краем глаза и про себя гадал: любит… не любит… любит… не любит… Не любит!
– Пойдем со мной, Курбан Эмиро, чаю выпьешь, успокоишься. Барана твоего теперь уж не вернуть... – лепестки ромашки падали на землю: любит… не любит… любит… Любит!!!
Чабан поднялся:
– Спасибо, Дарья Петровна, пойду я...
– Куда ж ты пойдешь? В таком состоянии я тебя не отпущу, Курбан Эмиро... Вот утреннюю пиалу с чаем выпьешь, отдышишься... Пульс бешеный… Ты же не хочешь меня обидеть отказом? – лицо ее было серьезным, а глаза смеялись.