Страница 13 из 14
С легкой руки Настасьи Олеговны в доме Басырова организовали парикмахерскую. Самого хозяина не бывало целыми днями, а Антонине было гораздо удобнее работать на дому. К тому же Эльвира всегда находилась под просмотром, что сильно облегчало.
Идея с занятостью жены понравилась и Петру Кондратьевичу. Он лично распорядился и "парикмахерская" обзавелась большим овальным зеркалом и
таким набором ножниц и расчесок, о котором даже в Ленинграде Антонина могла только мечтать.
- Спасибо, Петя, - с улыбкой поблагодарила она.
- Работай, - кивнул тот. - А то тут с ума сойти можно без дела...
Сначала Настасья Олеговна, а затем и сама Антонина завела учетную запись посетителей, оставляя время на отдых и бытовые нужды. Но день ото дня в ее доме засиживались по две-три женщины, дожидаясь своей очереди и развлекая хозяйку пустой болтовней. Но часто разговоры сводились к ужасам лагерной жизни по ту сторону высокого забора.
- Давеча снова полночи кормили голодающих, - ломая сухарик не по-женски крепкой рукой, сказала Снежана Дмитриевна, работающая медицинской сестрой при лагере. - Серафима Аркадьевна нас в полторы смены задержала.
- А почему они голодают? На всех еды не хватает? – наивно спросила Антонина, не прерывая ловко орудовать ножницами над головой очередной посетительницы.
Короткая стрижка "под мальчишку" на глазах очевидцев превращалась в стильную прическу в неком европейском стиле.
- Нет, что ты, Тонечка, - отмахнулась Снежана Дмитриевна, внимательно следя за блестящими ножницами в руках парикмахера. - Это заключенные, объявившие голодовку по какой-то там причине личного недовольства… А мы кормим их питательной смесью по шлангу... через ноздрю... Насильно, разумеется! Зубы-то сожмет, рта не раскроешь. Откуда силы такие берут доходяги, ума не приложу.
- Да уж проще расстрелять, - небрежно бросила Валентина Ильинична, не без восхищения любуюясь своим преображением через отражение в зеркале.
- Куда там проще, Валечка? – ответила медсестра. - Ты ли, милочка, не знаешь, что по законам советского гуманизма... даже по отношению к этим отбросам общества! Пускать пулю в затылок можно только здоровому человеку с температурой тела тридцать шесть и шесть, тридцать семь градусов.
Антонина смотрела на обыденную беседу двух женщин широкораскрытыми глазами. Те же, обе зная о лагерной жизни не по наслышке, продолжали беседу как бы между собой, но неотъемлимо предназначенную для ушей молодой жены нового начальника лагеря.
Не со зла женщины стращали Антонину своими рассказами – искренне желая ей поскорее закалить, очерстветь городскую девственную душу. Иначе не выживешь, сойдешь с ума или руки на себя наложешь.
- В условиях лагерей, - говорила Снежана Дмитриевна. - Между блатарями и другими зеками частенько происходят стычки с летальным исходом. Где порежут кого, где голову отрубят, а то и раскаленный на огне лом вставят в задний проход.
- А что же начальство лагеря? – не удержалась от вопроса Антонина, не желая верить, что ее Петя способен закрыть глаза на такие зверства.
- Все это происходит конечно же при попустительстве администрации, - улыбнулась Валентина Ильинична, поднимаясь со стула и не в силах оторвать взгляда от своего обновленного отражения в зеркале. – Иначе бы просто ни рук, ни сил не хватило справиться со всеми… Тут ведь как… Контенгент заключенных широк. Кроме привычных нашему пониманию уголовников, которые живут по своим понятиям и почти никому не мешают, есть много тех, кто вечно с чем-то не согласен. Это и политзаключенные, и “враги-народа”, разумеется. Даже иностранцы-западники есть, не говоря уже об уроженцах союзных республик.
- Не может быть, - пробормотала Антонина, торопливо подметая пол вокруг рабочего стула. – Я поговорю с Петь… с Петром Кондратьевичем. Так нельзя!
- С “врагами народа” боремся всем миром, - усаживаясь на стул перед зеркалом, спокойно сказала Снежана Дмитриевна. – Считай, что уголовники помогают советской власти.
Одни женщины уходили, на смену им приходили другие. Довольствуясь малым, даже заброшенная на выживание в вечной мерзлоте, любая женщина оставалась женщиной. Талант Антонины приносил неоспоримую пользу буквально всем жителям поселка и служащим лагеря, кроме нее самой.
Щедрая оплата труда не радовала молодую женщину. Как бы она ни старалась, ее душа не могла смириться с заточением вдали от родного и любимого Ленинграда. Антонине хотелось проснуться однажды утром, встать и уйти, а лучше убежать и уехать обратно в Ленинград. Пусть она сама не видела того, что происходило за воротами лагеря, но она вдоль наслушалась кошмарных рассказов от односельчан, что никак не укладывалось в ее представление о дружбе народов советского общества. Все же, находя в себе силы и в очередной раз поднимая в раговоре с мужем тему отъезда, Антонина снова и снова слышала лишь отказ, обрывающий ее на полуслове.
- Потерпи, Царевна, - привычно говорил Петр Кондратьевич, неожиданно смягчаясь и даже одаривая жену легкой улыбкой. – Все наладится, вот увидешь... Знаешь, какая тут красота будет летом?
Она удивленно смотрела на него, боясь озвучить терзающие ее вопросы. Антонина молча пыталась понять шутит ли муж сводя разговор к погоде и природе, или просто не видит всего того, о чем рассказывали его же подчиненные.