Страница 44 из 56
Феликс отвел взгляд, не понимая, почему внимание главного старейшины вдруг сосредоточилось на его скромной персоне. Теперь он привык отводить глаза, хотя когда-то было иначе. Давно. В прошлой жизни. Такой… несуразной, жалкой…
Присутствие американца напрягало. Феликс опасался, что Вольтури станет известно.
Ему было невдомек, что Аро одним касанием руки считал всю его подноготную.
Мышцы спины окаменели. По зубам заструился горький яд.
Настороженный как крыса, загнанная в угол, бывший маркиз, пытался удержать в поле зрения весь зал, что бы понять – откуда исходит угроза.
Опасность! – это ощущение било набатом в виски, вытесняя все прочие эмоции.
Проклятье! Сосредоточиться никак не удавалось. Лишь дикое желание - обороняться.
Рычание вибрировало в глотке. Деметрий внимательно посмотрел на новорожденного и почти незаметно качнулся в его сторону.
Голос Аро проникал в воспаленное сознание Феликса, как сквозь вату.
Какая, к черту, любовь? Нет. Это определенно его не касается. Кажется – пронесло.
Тем не менее, яростное раздражение не отпускало.
Если бы в этот момент, ему сказали, что речь идет о Луизе Бланшар и виконте Де Вержи. Феликс просто взорвался бы. Еще не хватало! Что бы его имя упоминалось наряду с какими-то грязными людишками, о которых он имел весьма смутные воспоминания. Кто они? Что они?... Тлен, прах, жалкая пыль у его ног. Насекомые, по недоразумению, оскверняющие землю своим существованием. Он не захотел бы даже убить сейчас свою бывшую невесту и ее любовника – что бы ненароком не испачкаться. Что бы не вспоминать о том, что эти куски гнилой плоти, когда-то вызывали в нем чувства.
Феликс был солидарен с Каем и Деметрием - тонкие губы скривились от отвращения, которое, казалось, повисло на стенах зала, мерзкой паутиной.
Как можно даже подумать о смертной иначе – не как о пище? Де Приньену это было неведомо. Поэтому из всего происходящего он не понял ровным счетом ничего. Спустя секунду ему приказали удалиться.
Карлайл молчал. Он знал, что сейчас последуют велеречивые измышления, политые ложью, как вязкой, отравленной патокой. Аро будет лицедействовать и сокрушаться, а потом… что будет потом, Каллен не знал – решения старейшины отличались непредсказуемостью. Всегда. От этого становилось тошно.
Аро, действительно, некоторое время разглагольствовал о любви. Так и не обнаружив своего отношения ко всей этой истории. Что настораживало. Тонкий звоночек колотил где-то в затылке: что ему нужно?
- Приведешь его сегодня ночью, - беззаботно улыбнулся Аро.
- Но… - Карлайл растерялся, - Аро это… может быть… нелегко.
Круговорот мыслей не хотел выстраиваться в стройную логическую цепочку: Зачем? Что бы стравить новорожденных, и полюбоваться, как они растерзают друг друга? Что бы устроить показательную казнь Гаррета?
Аро рассмеялся:
- Разве ты не смог обратить его в свою веру? Сомневаешься в нем? – все присутствующие в зале вампиры снова скривились, как один.
- Ему всего неделя отроду… - начал Каллен
- И он еще не прикончил ни одного человека, – закончил Аро фразу – я хочу посмотреть на этого новорожденного.
На этом аудиенция закончилась - по легкому мановению руки старейшины. Каллен поспешил удалиться из зала. Времени оставалось катастрофически мало. Столько всего предстояло обдумать.
Карлайл отчаянно не хотел терять надежды. Конечно, он постарается убедить Аро, что Гаррет имеет полное право на бессмертие. Он не нарушил ни одного Закона.
Формальность.
Любой Закон – лишь формальность. Все зависит от сиюминутного настроения Аро.
Передернуло от догадки: даже если Гаррета помилуют, то непременным условием к этому будет… кровь. Человеческая.
Карлайл попал к Вольтури уже оставившим далеко позади период новорожденности, и тут же ощутил жесткий прессинг – вампиры пытались принудить его стать «нормальным». Пока Аро не проявил милость, и не приказал свите оставить его в покое.
Гаррета сломают.
Господин граф Де Бужар, пишу вам, что бы сообщить о помещении в мой замок Ла-Форс ниженазванной (мадмуазель Луиза Бланшар) и ее содержания там до моего нового приказа.
На сем прошу Господа Бога, что бы вас, господин граф Де Бужар, свято хранил.
Писано в Париже августа 5-го, году 1792 Людовик.
(с другой стороны листа:) господину графу Де Бужар, управляющему моего замка Ла-Форс.
Комендант задумчиво покрутил в пальцах лощеный листок, усмехнулся и поднес его, было, к пламени свечи, но тут же отдернул назад, будто играючи.
На самом деле этот документ больше ничего не значил. Абсолютно ничего. Только от его – коменданта – воли зависело содержание заключенной под стражей.
Письмо было адресовано снятому с должности управляющему. Жив ли он еще? Оно было подписано кем? Королем – губы коменданта снова скривились – где тот король? Не сносить ему головы – ей-ей… 10 августа девку привезли сюда под конвоем, а на следующий день господин «Большое Вето» лопнул. Сдулся как пузырь.
Осознание того, что судьба девушки полностью в его руках, наполняла коменданта зудящим чувством возбуждения, от которого не так-то просто было отвлечься.
Как от чесотки. Черт! Эта… заключенная, кажется, проникла под его кожу. Даже глубже – в него. Зараза!
Он и не заметил, когда мысли его стали полниться ею, как весенним половодьем – ее глазами, волосами. Ее запахом.
И это раздражало. Безумно.
Он мог бы прямо сегодня увести ее отсюда. И никто никогда не узнал бы об этом.
Но, комендант решил, что будет нелишним подержать ее в этой скотской дыре. Будет сговорчивее.
А уж, потом…
Что будет потом, комендант очень ярко представлял себе, тщательно смакуя каждую мелочь в разыгравшемся воображении.
Как долго она его будет пленницей? Да, пока не наскучит!
А после… если будет молчать – останется жива. Если нет… ну что ж, сейчас никого не удивит труп в мутных водах Сены.
А сейчас… он чувствовал, что еще чуть-чуть и начнет плавиться. От желания – то ли впиться в разбитые губы поцелуем, то ли придушить. Свернуть разом эту тонкую упругую шейку… до хруста в позвонках…
Черт ее дери!
Лу медленно плыла по холодным, мутным волнам полу-небытия. Они были тягучими как болотная жижа, но барахтаться в этой грязи, пытаясь всплыть на поверхность – не было абсолютно никакого желания. Не было сил.
Тем более, что реальность мало чем отличалась от… от такой же мерзкой трясины.
Сколько она уже здесь? Не имело значения.
Воспоминания все отдалялись от нее, как гул неясных голосов, проходящий мимо сознания, – казалось, она уже целую вечность лежит на смятом, колючем тюфяке в этой грязной, закупоренной каморке.
Его больше нет!
Не правда! Не верю! - В багровой темноте сомкнутых век вспыхивают разрозненные образы: вот она мечется по комнате, судорожно глотая слезы отчаяния. Предчувствие.