Незаменимая

Клюквенный морс, травяные чаи с крапивой и куриный бульон сделали своё дело - через два дня я совсем поправилась. Смогла ходить, не шатаясь, и жевать твердую пищу, сама умывалась и одевалась. Серое платье с открытыми плечами, пройдя со мной болотную жижу и стужу, разодранное ветками, исчезло неведомо куда. Зато в моем распоряжении оказались пара льняных панталон, крестьянская рубаха с запахивающимся воротом и широкая юбка, которую приходилось подвязывать шнурком. Голову я покрывала ситцевым пестрым платком – наверное, единственной красивой в гардеробе хозяйки вещью. Она отдала его мне сама, похоже, не спросив разрешения мужа. Он заскрипел зубами, когда прознал об этом, но отнимать платок не стал. Только потом я полночи тряслась от страха под шерстяным одеялом, слушая, как за стеной раздаются глухие удары и всхлипы. Бил жену стервятник искусно – на утро на ней не было видно ни одного синяка, только редкие стоны и ставшие вдруг неуклюжими руки и ноги выдавали побои.

А еще через день Ханна – как назвалась хозяйка – перестала ходить за мной по пятам. Делала она это не просто так – несколько раз я теряла сознание прямо на ходу, и, если бы не она, давно разбила бы себе голову о дощатый пол или каменную печку.

Теперь я могла осмотреться как следует. Землянка состояла из двух комнат – большой, заменявшей одновременно и кухню и обеденный зал, и хозяйской спальни. В первой для меня был огорожен толстым покрывалом закуток. Спала я на соломенном матрасе, постеленном на пол и укрытым льняной простыней поверх мешковины. Во вторую я боялась даже заглянуть. Тем более, что там неизменно обитал хозяин. Назвать свое имя он так и не пожелал. Ханна при мне величала его «изверг», при нем же не смела сказать и слова без спросу.

Бил он ее частенько, особенно, когда приходил к ночи пьяный. Куда он ходил и где напивался до бесчувствия? Ханна говорила, что поблизости нет жилья, даже за солью и мукой они ехали четверть дня на старой рябой кобыле. Лошадь, как и два десятка ушлых курей с важным черным петухом, жили по соседству. Хлев располагался сзади землянки и имел с ней общие дверные проемы. Сделано это было, чтобы зимой обогревать скот от домовой печи.

Из хлева в дом проникали запахи силоса и навоза, да иногда заскакивали наглые куры, но меня это не смущало. Животные не вызывали брезгливости. Наоборот, я старалась помочь Ханне по хозяйству, как могла: кинуть пеструшкам зерна, помешать суп в котелке, вымести пол. На большее я была не способна. Но не смотреть же сложа руки, как хозяйка выбивается из сил, управляясь по дому? Спрашивала – нет ли у них в доме лоскутьев и шелковых ниток для вышивки, но лишь встретила снисходительную улыбку Ханны. Шелка в этом доме даже не видели.

Без серьезного дела и книг я чахла – в голову лезли удручающие мысли и воспоминания. Особенно колотило от понимания, что в этом доме меня держали до времени, а потом свезут со двора, как скотину на забой. И пусть Ханна относилась ко мне с сердечной теплотой, от стервятника я таких нежностей не ждала. Со мной он почти не разговаривал, а если и снисходил, то непременно называл «мисс», игнорируя мое имя. Мне было это неприятно, отдавало от этого «мисс» чем-то вроде клички. А хозяйка? Что она могла против тирана, которого боялась до колотья в груди?

В первые дни я пыталась бежать, сломя голову. Оставшись как-то без присмотра, рванула к дверям и выскочила в сени. Но стоило дернуть за железные ручки с налипшим инеем, чтобы понять – заперто. Стервятник дураком не был и принял меры, чтобы «товар» не спрыгнул с прилавка раньше, чем он сумеет получить деньги. Я кинулась в хлев – но и там потерпела неудачу.

- Везде запер, - качая головой, ответила тогда Ханна на мой невысказанный вопрос. – И окна заколотил… Изверг!

Только тогда я заметила, что и без того узкие окошки снаружи заколочены крест накрест прутьями. Открывал двери сам хозяин, когда под вечер вваливался в дом с клубами холодного пара. Тогда Ханна носилась больше обычного – таскала сено и дрова, выносила счищенный за день навоз и ведро из нужника, которое стояло в сенях. Попутно успевала снимать мужу сапоги и накрывать на небольшой квадратный стол. Но тогда хозяин не спускал с меня глаз, и кинуться к дверям и успеть вырваться на улицу я не рассчитывала.

Ел стервятник один, при этом чуть вытянув вперед голову, чем еще больше походил на падальщика. Я неизменно прыскала смехом из-за занавески, когда наблюдала за этой картиной. За общий стол меня не пускали. Кормили после всех тем, что осталось. Вернее – так требовал хозяин. Он неизменно съедал всё мясо или рыбу, что было в супе или ужине, оставляя жене и «мисс» пустую капустную похлебку или кашу. Вскоре Ханна начала просить меня выходить в сени перед ужином, объяснив, что изверг ругался и едва не надавал мне тумаков за сопровождение его трапезы смехом.

Побоев я не боялась – это безропотную супругу можно было колотить без устали, а вот распускать руки с товаром – ни в коем случае! Удивляло только, почему он медлил? Я уже была здорова и вполне могла уйти с молотка.

Только случайно наткнувшись на свое отражение в начищенном блюде, сообразила - мое лицо было всё в запекшихся царапинах. И если колени и руки Ханна залечила вместе с простудной хворью пахучей горячей мазью, то с щеками она не торопилась. Похоже, тоже хотела, чтобы я пожила у них подольше. Детей у них не было. Бедная моя покровительница не имела в жизни просвета.

- Было бы дитё, - не раз говаривала она, присев на минуту у печи, в которой пыхтела каша в глиняном горшке с выпуклыми боками. – И жизнь была бы краше. А так – как в топи. Только и ждешь, когда совсем засосет…