Страница 38 из 142
Губы у него посинели, а слезы, заполнившие глаза, замерзли почти сразу на ветру. Мужчина поднял глаза, увидев разоренную деревеньку, и поспешил к ней, надеясь, что хоть там остались живые люди, которые могли бы ему помочь.
Небольшие заборчики были разрушены, снег разрыхленный, смешанный с кровью и землей. Повсюду остались следы лошадей, людей и тех неизвестных жутких существ. Наверняка, это была благополучная деревенька, с множеством домов, но теперь все они были сломаны, где-то тихо треща, догорало какое-то слабое пламя. Разломанные в щепки бревна, сваленные заборы, выбитые стекла и зеркала, теперь напоминающие просто кучу ветхого мусора. Здесь пахло липким всепоглощающим страхом, густой человечьей кровью, ядовитой слюной тварей и подгнившей землей. Всюду, куда они шли, они несли эти три запаха, и оставляли их на месте побоища. На земле валялись сорванные с петель двери, блестели битые стекла окон, разбитые остатки глиняной посуды. Кайо переступил через разваленные бревна, пытаясь не провалиться в снег, продолжая судорожно дышать от холода.
Недалеко послышалось испуганное ржание лошадей. Кайо обернулся на звук. Два жеребца, недалеко от деревеньки, были связаны одной веревкой и фыркали друг на друга. Один из них направлялся к разрушенной деревеньке, другой – пытался уйти напротив, как можно дальше от этого страшного места. Кайо поспешил к ним. Лошадь могла бы его спасти. С ней он бы уехал далеко отсюда, предупредил бы других людей о возможном нападении. На ходу он схватил небольшой чей-то валяющийся меч и сунул в свои ножны, которые были несколько больше, и клинок легко провалился в них. Дрожа от холода, он аккуратно приблизился к лошадям, разрезал веревку. Один из жеребцов взвился, ржа, рванулся прочь от этого ужасного места. А вот второй остался рядом с Кайо, храпя и глядя умными добрыми глазами. Мужчина ласково и коротко погладил его здоровой рукой по большой морде, и вымученно улыбнулся. Он порыскал еще, нашел какой-то старый полушубок и поспешно укутался в него. На жеребце не было седла, поэтому пришлось ехать так. Натянув поводья, он развернул лошадь, и подстегнул ее бежать прочь, севернее от Зулавейра.
Когда темнота завладела землей, и, как было принято говорить, Лариат поднял ладони над Риясэ, принимая его под свою опеку, Кайо обогнул уже массивную цепь гор, приближаясь к собственным границам. Он был голоден, измучен, напуган, ранен и одинок. Лошадь под ним устала, и поэтому, чтобы не загнать ее, он спешился и пошел пешком, ведя ее под уздечку.
Он не останавливался, ночь для него была ничем не лучше дня. Голод постепенно отступил, как и желание выспаться. Он не ощущал теперь ни страха, ни боли, ни гнева, ни горечи какой-либо утраты, и просто шел, шаг за шагом, просто чтобы идти.
Тол-Кариан когда-то сказал своим сыновьям: Движение это жизнь. Как и куда бы ты ни шел. Все лучше, чем стоять на месте, тем самым вытаптывая себе могилу. Идти хорошо. Лететь – еще лучше.
Кайо остановился, закидывая руку за плечо. Стертые в кровь отмерзшие кончики пальцев скользнули по лопаткам под рваной одеждой и мятым плащом, ощущая выпирающую кость и еще горячую собственную плоть. Только кость лопатки, и ничего больше. Никакого дара.
Маленький домик на окраине холма стал его спасением. Если бы он знал, что когда-то очень давно этот же домик стал спасением для замерзших Раэнэла, Тээа. Видя коротенький желтый свет в запыленном квадратном окне, Кайо прижался плечом к двери и несколько раз устало постучал по холодному дереву костяшками пальцев. Рук и ног уже не чувствовал, удивляясь, как еще в нем осталось тепло, и почему его сердце все еще бьется… Хотя давно уже должно было остановиться.
В домике послышалась какая-то возня, скрипнула металлическая старая задвижка, и дверь мягко приоткрылась. На Кайо внизу воззрилась испуганная пара маленьких детских глаз.
- Вы кто?.. – пискнул мальчонка, и Бескрылый ощутил, как у него подгибаются колени.
- Впусти меня, милый мальчик, - выдохнул он, облизывая дрожащие губы. – Я тебя не обижу, клянусь Тремя.
Мальчик приоткрыл дверь, маня к себе и отошел, круглыми глазами глядя на взрослого мужчину с ужасными синими руками. Кайо зашел в помещение, пропитанное ароматом мяты и сухих трав, приготовленных не только для еды, но и для полезных зелий, какого-то мясного супа и свежего хлеба, и устало осел на твердый пол у камина, едва ли не прижимаясь к потрескивающему ярко-рыжему пламени. Обхватив себя за хрупкие плечики, мальчик забежал в дом и всем тельцем навалился на дверь, закрывая ее и тем самым спасаясь от внешней жесткой стужи. Кайо, продолжая дрожать, стащил с себя чужой влажный полушубок, а затем, оглядевшись, схватил кусок хлеба со стола, поскольку был голоден, как зверь. Мальчик пододвинул ему свою кружку, и Кайо с жадностью набросился на нее, без вопросов, выпивая горячее снадобье, которое живительным телом заструилось по его телу. Он не понимал, что это - чай или подслащенный отвар, ему было все равно. Мальчик глядел на него, на каждое движение и молчал, поджав губы.
Допив предложенный напиток, беглец с трудом разжал руку, выпуская кружку из пальцев, и та покатилась по деревянному полу.
Молчание затянулось. Огонь, потрескивая, заставил сердце биться чаще, кровь бегать по венам быстрее, отогревая каждую часть тела. Кайо с трудом поднялся, отряхивая руки, и поглядел на мальчика. Совсем маленький, ему лет шесть, может быть, чуть-чуть меньше, худой, явно болезненный – глаза провалились, под ними залегли красные круги. Он был босиком, в длинных штанах и теплой рубашке. На плечи у него была накинута черная длинная одежда, явно взрослого мужчины и явно не бедняка. Одежда была хорошая, да и сама ткань дорогая, теплая. Люди, которые могут позволить себе такую одежду не могли жить в такой ветхой безнадежной лачуге. Мальчик сидел на старенькой кровати, закутавшись в одеяла, и смотрел на него, мигая, как крольчонок из своей норки.