Ветер

— Брось, — отмахнулся я, — не оправдывайся. Без проблем, останусь. Ну, а раз я остался, расскажи мне что-нибудь.

— Да мне нечего!

— Всем есть, что рассказать.

Ленка покачала головой.

— Только не мне.

— Слушай, — взвился я. — Тебе что, кто-то внушил, что ты хуже всех на свете?

Она подумала.

— Да нет вроде.

— Тогда какого черта ты себя в каждой фразе принижаешь? Вот хотя бы подумала, почему на тебя пацаны внимания не обращают.

Она покраснела до корней волос, но ответила:

— Потому что я страшная и толстая, да еще и зануда.

— Что-что-что? — если насчет зануды и можно было бы согласиться (хотя мне с ней было вовсе не скучно), то все остальное было бесспорно… бесспорно неверно. Уж если Ленка толстая, то уж что делать тем, кто крупнее ее? Вешаться, что ли? Ну да, мослы не торчат, но ведь она не то что толстая, ее даже крепкой не назовешь. Она достаточно высокая, и, если бы была худее, стала бы похожа на Кощея Бессмертного, который не успел позавтракать. А по поводу красоты…Ну, не Мадонна, но вполне симпатичная. Ее бы просветить о том, как пользоваться косметикой и отобрать резинку для волос, то получится очень даже привлекательная блондинка. — Тебе кто такое сказал?

— Никто, — смешалась она, — у меня зеркало есть.

Я пристально вгляделся в нее. Врет.

— А ну не ври. Мы, кажется, договорились говорить начистоту.

— Когда это? — поймала она меня.

Но я не растерялся.

— Сейчас.

— Ну если так…

— Так кто тебе сказал такой бред? — я не собирался отставать.

Писарева вздохнула, но все же призналась:

— Мама вечно талдычит, что мне бы схуднуть надо…

Я даже присвистнул: ничего себе предки!

— По-моему, все, что тебе нужно, это косметика и отсутствие резинки для волос, — искренне сказал я.

Вот уж точно, моральные травмы детей практически всегда исходят от родителей.

— Что, поражен моими добрыми мамой с папой? — поинтересовалась Ленка, наверное, у меня все мысли были на лице написаны.

— Вообще-то, да, — я почувствовал себя неуютно, что во все это влез. — Ты прости, это не мое дело.

— Ничье, — согласилась она, — я никому о своих проблемах не рассказываю. Обычно, — Писарева горько вздохнула. — Да нет, мои родители неплохие, просто… просто жизнь у них сложная, сложилось все так. Мама раньше учительницей была, а в школу набирали молодых специалистов, и ее уволили из-за сокращения штата. Она теперь на швейной фабрике работает. А папа — инженер всю жизнь, — Писа замолчала, я не ждал, что она продолжит, и не просил об этом, но она заговорила вновь, чем меня несказанно удивила. Очевидно, слишком долгое молчание всегда выплескивается вот таким словесным потоком. — Они пьют теперь… оба. Грызутся, ссорятся… Им бы развестись, а жить негде, вот и мучаются. Мне тоже уйти некуда, общежитие городским не дают… А можно я тебя кое о чем спрошу? — вдруг удивила она меня еще сильнее.

— Конечно, — как я мог отказать, когда только что выслушал ее исповедь?

— Каково это — жить без родителей?

Честное слово, не расскажи она минуту назад все о себе, ох и послал бы я ее, но теперь… Да я и не знал, что ей, собственно, ответить. Слишком уж много слов на язык просилось.

— Паршиво, — наконец я подобрал наиболее подходящее. — Бабушка меня любит, но это не то.

«А еще я недавно узнал, что они не погибли, а были убиты, и теперь мне еще паршивей». Но этого я, естественно, не сказал.

Вообще, мы затронули гаденькую тему, от которой мутило, поэтому нужно было быстренько менять направление разговора, и чем скорее, тем лучше.

— А ты в какой школе училась? — выбрал я наиболее безобидную тему.

Она назвала номер с таким же облегчением, как и я, ухватившись за нейтральную тему.

Но, услышав цифру, я удивленно распахнул глаза. Я же в той же школе учился! Мы с родителями там рядом жили, и, как меня отдали в первый класс, бабушка с дедушкой в другую школу переводить не стали.

Но Писа, оказывается, училась параллельно со мной!

— Что, не помнишь меня? — верно истолковала она мое смятение.

— Не-а, — признался я. — А ты меня?

— Ну еще бы! Тебя и твоих друзей вся школа знала. «Ветров и компания», — я улыбнулся, вспомнив, как нас называли. — Ты в «А» учился, ваш класс всегда был на виду. Как провинился, так «А», как отличился — тоже «А». Вас все гордостью школы считали. Никогда не забуду, как учителя плакали, когда вам аттестаты вручали.

— Я тоже, — да, приятно было такое вспомнить, даже очень. Мы были грозой и гордостью школы одновременно. Говорили, что у нас самый дружный класс за всю ее историю, и самый неугомонный. Мне стало не по себе, что Ленка меня помнит, а я ее нет. — А ты в каком училась?

— В «Б».