Страница 72 из 82
Какой он, этот Сташенко? На кого он похож? На Кляпа? На Шаповала? "Дальше пуговиц я никого и ничего не пускаю", - слышу я холодный голос нашего инспектора. "Когда мой сын уходит из дому, он знает, что ни во что не должен вмешиваться, я это воспитала в нем с детства", - подхватывает голос Веретенниковой. Стучат, стучат колеса... И все, что мучило меня в эти дни, понемногу отодвигается, я уже не слышу ничьих голосов, только стук колес и редкий крик паровоза. Вот усну, а завтра со свежими силами приму бой. Каким бы он ни был, этот Сташенко, а я должен вернуться домой, к ребятам, чтобы уже не расставаться с ними.
* * *
Дорого бы я дал, чтобы в этом городе, как в ту пору, когда я приехал сюда из Березовой Поляны, застать Антона Семеновича. Не для того, чтоб поплакаться ему, просить заступничества. Нет. Просто бы знать, что он здесь. А он далеко - за тысячу километров, в Москве. Ну ладно. Будем считать, что он здесь. Человек, который тебе дорог, всегда с тобой. Мне кажется, что и с Галей я не расставался. И ребята не оставляли меня - ни в поезде, ни сейчас. Иду вместе с ними, вместе с ними жду в приемной.
Ну вот, сейчас моя очередь. Собираю мысли, повторяю про себя слова, которые сейчас скажу, - это должны быть самые верные и самые пронзительные слова. А что, если мне опять ответят: "Вы так говорите потому, что вы - не отец"?
Пускай говорят! Я отвечу!
- Пожалуйста, товарищ Карабанов... - Секретарь повторяет это, повысив голос: я не сразу услышал, занятый своим внутренним разговором.
Открываю дверь кабинета, вхожу. В большой комнате сидит за столом женщина. Почему женщина? Где же Сташенко? А, да то и есть Сташенко. Немолодая, крупные резкие черты. Где-то я видел ее?
А, помню! Года два назад она выступала на учительской конференции. Говорила о том, обо что я нередко спотыкался в своей работе: что "быть" и "казаться" - не одно и то же. Что иной пай-мальчик - утешение воспитателей, знает наизусть все святые слова, а как дойдет до дела... и толково рассказала два-три случая из практики. Один мне крепко запомнился: мальчишки не вступились за товарища, предали его - постыдно, равнодушно.
Мне становится поспокойнее: она сама работала с детьми. Значит, должна понять.
Но начинает она сухо, совсем как Веретенникова:
- Расскажите подробно, что у вас там случилось.
И я рассказываю обо всем подряд. Я знаю: нельзя действовать, как учитель, если не будешь поступать, как отец. Я всегда об этом помню. Много раз я проверял себя. Нет, не было ошибки. Если сейчас - подростками, юношами - они привыкнут думать прежде всего о себе, беречь прежде всего себя, что же будет с ними потом? Вот приехали бы они и рассказали, что в поезде при них ограбили девушку.
"А вы что же, смотрели и молчали?" - должен был бы я спросить. И их вина была бы моей виной. Как же так: мы им говорим о мужестве, о храбрости, а на деле станем спрашивать с них поступков только безопасных, только благоразумных... Разве подчас благоразумие не оборачивается подлостью?
- Ну, - говорит Сташенко, - а если бы Королева убили? Ведь это могло случиться?
Вопрос жестокий. И не надо бы ей задавать его. Что же я могу ответить? Ну, а тот случай, о котором когда-то рассказывала она? Вступились бы мальчики за товарища, а взрослый хулиган жестоко избил бы их, искалечил... да мог и убить.
А я, когда мальчишкой вытаскивал старика из горящей хаты, разве не мог погибнуть в огне? Мог. Но Антон Семенович сказал мне: "Так должен поступать каждый". Он не боялся ответственности. Не смею бояться и я.
Она не отвечает, только слушает, изредка задаст короткий вопрос. Потом берет со стола толстую папку.
- Я хотела бы, чтобы вы познакомились тут с некоторыми материалами.
Она развязывает тесемки и вынимает какие-то бумаги. Иные успели обветшать, другие свеженаписаны и еще не потерлись на сгибах. Сташенко бегло их просматривает, потом пододвигает ко мне всю эту кипу, и я принимаюсь читать.
Я читаю, и минутами мне кажется, что это во сне. Читаю - и будто вижу всю свою жизнь в Черешенках, искаженную каком-то уродливом зеркале.
Иные из этих бумаг подписаны Кляпом, другие - Решетило, Шаповалом, Онищенко. Многие вовсе без подписи, эти чаще всего напечатаны на машинке. Зачем трудиться - менять почерк? Машинка все скроет.
В одном из давнишних писем говорилось о том, что я самовольно, не согласовав с вышестоящими организациями, присвоил детдому имя Челюскинцев и что это никак нельзя признать политически правильным. В следующем сообщалось, что на первомайском вечере 1935 года воспитанник Лира, не считаясь с авторитетом секретаря комитета ВЛКСМ шефствующей организации тов. Карева, насмехался над его фамилией и на протяжении всего вечера позволял себе всякие вольности и даже сказал: "У, какой вы хитрый". Присутствовавший здесь же директор детдома не пресек эти хулиганские выходки.
Шаповалов писал о том, что методы, описанные в "Педагогической поэме", быть может, пригодны для правонарушительских колоний, но совершенно неприемлемы в работе с нормальными детьми. "А тов. Карабанов настойчиво эти методы насаждает, культивирует отряды и т. п. Есть в работе тов. Карабанова и другие ошибки. В частности, во вверенном ему детдоме неправильно отнеслись к изучению биографии тов. Кирова. Налицо несомненное принижение образа вождя. Достаточно привести цитату из сочинения воспитанника Витязя: "Рано лишився Серьожа батька та мамы. Бабуся 8-литнього хлопчика привела в дитячий притулок". В таком фамильярном тоне писать об одном из наших вождей недопустимо, и тов. Карабанову на это указывалось, но он не счел нужным прислушаться, заявляя, что дети должны видеть в товарище Кирове человека, а не отвлеченное понятие.
Нельзя не отметить также, что методу тов. Карабанова свойственно некоторое трюкачество. Примером может служить сообщенный мне инспектором тов. Кляпом случай с возвращением в детдом группы новичков, когда тов. Карабанов притворился больным и заставил детей тащить себя на руках".
Были анонимные доносы: сообщалось, что я присваиваю себе зарплату детей и львиную долю доходов с подсобного хозяйства. Один анонимщик писал, что я бью детей смертным боем и притом так запугиваю их, что они не смеют пожаловаться. Был и донос, утверждавший, что Митя питается вместе с воспитанниками, а питание его не оплачивается.