Страница 43 из 44
Раскатистый смех графа, довольного собственной шуткой, нарушил тишину гостиной. Все гости вздрогнули от неожиданности, и некоторые недовольно поглядели на Николая Васильевича.
– Николя, mon cher, – сердито произнесла его супруга, – это peu délicatement[5]! Мы говорим о серьезных вещах, и шутки тут совершенно неуместны!
Пристыженный граф Орлов-Денисов смешался и покраснел. Невнятно пробормотав извинения, он откинулся на спинку кресла и замолчал. А между тем Прокопий Фомич, не уловив бестактности родственника, продолжал как ни в чем не бывало:
– Ивановский монастырь в стародавние времена был хорошо известен, ибо туда принимали особ из знатных фамилий. И многие попадали в эти стены не по собственной воле. Кто только ни коротал там свой век! И жены первого сына Ивана Грозного, и Мария Шуйская, супруга свергнутого царя Василия, и старица Анастасия, слывшая у хлыстов богородицей, и сама Салтычиха, будь проклят весь ее род.
– Да-а, – протянул задумчиво граф Лунин. – Весьма страшное место. Однако я все-таки не совсем понимаю, при чем тут княжна Тараканова? Вы сами, граф, сказали, что она похоронена около Алексеевского равелина. Je ne comprends pas, pardo
ez-moi[6].
– Это все потому, батюшка, что вы не даете мне поведать историю единым духом, а постоянно норовите лавочку перебить, – рассердился Прокопий Фомич, так как каждый раз задаваемые вопросы сбивали его с мысли и мешали сосредоточиться на рассказе.
Граф Лунин ничего не ответил, только пожал плечами. Он давно был знаком с дядюшкой Натальи Андреевны и знал о нелегком характере престарелого родственника, поэтому решил не спорить, а дождаться окончания повествования.
– Когда к берегам России подходил корабль с «принцессой Владимирской» на борту, в Голландии подобная же оказия случилась. И вот тайком, на небольшом судне, в столицу российскую прибыла и другая девица. Прозывалась она Августой Дарагановой. Ее так же, как и княжну Тараканову, в стольный град доставили. Но, в отличие от «принцессы Владимирской», эту деву приняла сама покойная Императрица. Как потом рассказывала об их рандеву пленница, ставшая уже инокиней Досифеей, Екатерина хорошо ее приняла, однако, несмотря на теплый прием, на просьбу о свободе ответила решительным отказом. «Для блага государства вам надлежит отправиться в Москву в Ивановский монастырь и принять постриг», – был ответ покойной императрицы.
– А почему вы считаете, что эта девица, Августа Дараганова, была дочерью императрицы Елизаветы Петровны? – недоуменно произнес граф Акусин.
– Мне кажется, я знаю ответ на этот вопрос, – задумчиво ответил князь Безбородский. – Если я не ошибаюсь, родная сестра графа Разумовского взяла фамилию мужа − Дараган. Впоследствии, при Екатерине, ее часто называли не Дараган, а на русский манер − Дараганова.
– Дараганова…Тараканова… – пробормотал вполголоса граф Акусин. – Пара букв, а какая разница… И все же: почему вы считаете, что именно ОНА была дочерью покойной Императрицы?
– Многое говорит само за себя, батюшка, – сказал Прокопий Фомич. – Во-первых, ее приезд в Москву был окружен тайной. Жила она в отдельном домике, в полном уединении, даже и на службы ходила по особому переходу в надвратную церковь. Видели ее и знали о ней немногие. Те же, кому удалось лицезреть инокиню, отмечали ее красу. Никогда инокиня Досифея на общих трапезах не присутствовала, имея собственный изысканный стол; ни в делах общины, ни в праздниках не участвовала, предпочитая проводить время за книгами и рукодельем. Да и граф Орлов, возле Москвы оказываясь, ни разу не проехал мимо этого монастыря, хотя и жил неподалеку, робел, видать, от слухов о воскресшей княжне.
– Но все это не подтверждает ее родства с Императрицей Елизаветой, – с сомнением произнес граф Лунин.
– Это − нет, но огромные суммы, шедшие из казны и привозимые всяким служилым людом на содержание Досифеи, говорили об обратном. Эти деньги она жертвовала в качестве милостыни или на украшение монастырской церкви.
– И все же, – не сдавался Иван Дмитриевич, – существовали ли письменные доказательства?
– Да, батюшка, были. После смерти Императрицы Екатерины инокиню содержали не так строго. Ей разрешалось посещать со всеми церковь, гулять, принимать гостей, среди которых был и московский митрополит, родственник наперсницы Лизаветы Петровны, а однажды и один из Великих Князей имел долгую беседу с оной. Вот тогда-то и узнали мирское имя инокини. Поговаривали, что Досифея хранила у себя некоторые бумаги, которые она показала Великому Князю. Но незадолго до смерти она сожгла их, как и небольшой портрет покойной Императрицы Елизаветы Петровны, и дала обет молчания, не желая более говорить ни о себе, ни о своем прошлом. В последний путь инокиню, так много сделавшую для обители и простого люда, провожала чуть не вся Москва. Похоронили ее в родовой усыпальнице бояр Романовых, в Новоспасском монастыре, где и по сей день можно прочитать надпись: «Под сим камнем положено тело усопшей о Господе монахини Досифеи обители Ивановского монастыря, подвизавшейся о Христе монашестве 25 лет и скончавшейся февраля 4 дня 1810 года».